Розы в кредит   ::   Триоле Эльза

Мартина взяла ложку и посмотрела на суп, налитый в треснувшую, выщербленную тарелку. Сквозь толстый слой жира, из которого торчал кусок мяса и кость, не были видны цветочки на дне тарелки... Мартина смотрела на тарелку с супом, но видела также и стол, корки в лужицах пролитого красного вина, объедки...

- Ешь,- сказала ей шепотом старшая сестра, - а то попадет...

Мартина опустила ложку в жирный суп, поднесла ее ко рту и вдруг уронила голову на стол, едва не угодив в тарелку.

Поднялась невообразимая суматоха, как при появлении крысы.

- Да ну же! - кричала мать. - Смотрите, девчонка-то заболела! Берите ее под мышки, а я возьму под коленки... Поворачивайтесь! Робер! Не видишь, что ноги у нее волочатся? Горе мне с вами!

Мартину положили на большую неубранную постель.

- Брысь, пошли! - заорала что было силы Мари, и ребятишки исчезли за перегородкой, толкаясь в дверях, чтобы не попасться матери под руку.

- Что с тобой, ну, что ж это такое с тобой, доченька? - твердила Мари, склонившись над Мартиной. Мартина открыла глаза, увидела, на чем она лежит, поглядела матери в лицо, съежилась, вытянула руки вдоль тела, подобрала колени, сжала кулаки.

- Уйду,- сказала она.

Мари продолжала стоять, склонив голову в ореоле курчавых волос, как всегда улыбаясь.

- Я - твоя мать, - сказала она наконец. - Хватит с нас и того, что старшую увозили на целый год из-за туберкулезного менингита; говорили, будто она перезаразила весь класс! Но тебе-то, зачем в профилакторий? Ведь у тебя ничего не болит. В чем же дело?

- Мать Сесили возьмет меня к себе... Я научусь работать в парикмахерской...

Мари расхохоталась, а выражение ее вечно улыбающегося лица осталось при этом неизменным, не отражая смеха, но и не противореча ему.

- Ты первым делом сама завейся, а то тебе твои патлы, видно, не нравятся! Да заодно вытрави их перекисью - ты у нас в семье одна черная, не в масть. Наказание мне с тобой! Ну как, полегчало тебе?

- Нет, - сказала Мартина. - Я уйду.

- Дрянь паршивая! - заорала Мари. - И отдай немедленно Деде его шарики. Опять ты их у него стащила! Сорока-вот ты кто! Черная сорока-воровка! Тебе подавай все, что блестит, я своими глазами видела, как ты зарывала в землю мой флакончик из-под одеколона. А лента Франсины? Тоже, небось, ты унесла? Сорока проклятая! Сорока!

- Сорока!-завизжали ребятишки, показавшиеся в дверях.-Черная сорока! Сорока-воровка!

С визгом и криками дети окружили Мартину. Такое обилие происшествий в течение одного вечера вывело их из равновесия, они впали в какое-то неистовство: размахивали руками, гримасничали, высовывали язык, кидались из стороны в сторону. От их беготни висячая лампа раскачивалась, отбрасывая непомерно большие тени, прыгавшие по стенам и потолку.

- Хватит! - Материнские подзатыльники посыпались градом, и дети вновь скрылись за перегородкой.

Мартина выбралась из постели и села около плиты.

- Уймись,-сказала ей Мари,-будет дурака валять! Станешь парикмахершей или кем угодно, когда кончишь школу. Учительница говорит, что уму непостижимо, до чего ты способная. Подумать только, я - твоя мать - так и не научилась ни читать, ни писать. А чем я хуже других? Твоя старшая сестра, ни дать ни взять, в меня, ей уже пятнадцать лет, а она тоже не умеет ни читать, ни писать.

Может, поешь горячего супа? Поди поцелуй меня. Это кровь в тебе играет, девочка моя! У тебя уже хорошенькие грудки, и талия какая, и бедра - чертовка ты моя милая!.. В четырнадцать-то лет!..

Она обняла Мартину и стала целовать ее черные волосы, бледные щеки, плечи. Сжав губы, закрыв глаза, Мартина терпела ласки, неподвижная как труп. У нее было длинное, атласисто-гладкое тело ребенка-женщины.

Казалось, ей трудно дышать в тесном шерстяном платьице, из которого она выросла.

Мари выпустила ее из своих объятий.

-- Ложись со мной! Я подвинусь к стенке...