Самоцветы   ::   Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович

Главным действующим лицом был молодой парень с ястребиным носом и ястребиными глазами. Другие только провожали его. Меня заинтересовало, что парень в числе пожитков втащил отличный кожаный саквояж, который и поставил в уголок около себя.

- Так ты, Якунь, уж тово, мотри... - наговаривала какая-то старуха, оглядывая подозрительно всю публику; у ней были такие же ястребиные глаза. Дорога не близкая, так уж ты поберегайся... Тоже всякий народ попадает...

- Да уж будьте спокойны... Не впервой! - бойко отвечал парень.

Кожаны тоже дали путешественнику несколько хороших советов, и он отвечал им так же стереотипно. Видимо, что эта сцена родственного расставания происходила довольно часто, и все проделывали одну и ту же церемонию, как по нотам. В заключение Якунь снял свой кожан и начал кланяться в ноги поочерёдно всей провожавшей его родне.

- Родимая матушка, прости и благослови... - говорил он, кланяясь бабе с ястребиным лицом.

- Бог тебя простит, бог благословит... Мотри, Якунька, не обмиршись, а то лучше и глаза тебе не показывать домой... Лестовкой запорю...

Изнемогавшая дробь станционного колокола прекратила эту сцену, и Якунька опять мог залезать в свой кожан. Когда поезд тронулся, он собрал свои пожитки в одно место, - какой-то потник, вместо постели, выбойчатое одеяло и подушку, а сам сел наверх, как ястреб, точно боялся, что сейчас же кто-нибудь из публики посягнёт на его добро. Я напрасно старался припомнить, где видел это ястребиное лицо, а, между тем, оно было совсем знакомое.

- Да это Якунька из Токовой, едет с камнями в Париж на выставку, объяснил Василий Васильич, знавший всех и всё. - На нашей выставке в Екатеринбурге в кустарном отделе у него была своя витрина, - помните?

- Ах, да...

- И дошлый только народ - удивлялся Василий Васильич. - А дорогу им Самошиха показала... Она первая и в Москву, и в Петербург проникла с мурзинскими камнями, а за ней уж бросились другие, из соседних деревень. Будем в Мурзинке, так завернём и в Южакову к Самошихе в гости.

Нужно было видеть удивление Якуньки, когда Василий Васильич подошёл к нему и прямо спросил:

- В Париж, видно, на выставку едете?

Якунька остолбенел и только ворочал глазами.

- А ты как знаешь? - спросил он, наконец.

- Сорока на хвосте принесла... - шутил Василий Васильич. - Ведь, видно птицу по полёту! Из Токовой? Ну, вот видишь... С камнями тебе сейчас некуда ехать, потому что Нижегородская ярмарка ещё далёко, столичная публика по дачам разъехалась,- ну, некуда тебе, кроме как в Париж. Пронька Самошихин, ведь, ездил в Копенгаген на выставку?

- Это точно, Пронька был.

- Ну, так гладкой дороги. Кланяйся там нашим, как увидишь своих.

До станции минут десять ходу. Публика начинает торопливо собираться и вообще приходит в движение, потому что многие выходят в Невьянске. На время завод скрывается за леском.

- Сударыня, читали вы книгу "Об уме и познании", сочинение господина Ипполита Тэна? - спрашивает за моею спиной мужской голос.

- Нет, - отвечает молодой женский голос. - "Ниву" выписываем.

- "Нива" - это пустяки-с, сударыня... журнал, можно сказать, для девиц. Да... А я, знаете, когда прочитал книгу господина Тэна, то, можно сказать, прозрел. Всё теперь для меня ясно, как вот на ладони... Вот какие книги бывают, сударыня!

- Да я, пожалуй, и не пойму.

- Поймёте-с, потому так написано. Прочитали главу, непонятно, - ну, второй раз читайте, в третий, а потом уж всё как по маслу пойдёт.

- Вы мне запишите на бумажку, а потом я достану эту книжку, - отвечает женский голос.

- Да вы купите её, сударыня, книжку-то, и сейчас её в переплёт, а название я вам запишу.

Наступает пауза. Я оглядываюсь. За мной на лавочке сидит Захар Иваныч и быстро пишет на лоскутке бумаги название книги. Он в таких же охотничьих сапогах и кожане, как и мой Василий Васильич.