Самурай (пер. В.Гривнин)   ::   Эндо Сюсаку

– Эх, если бы война! Если бы только началась война, мы бы уж показали себя, и наши заслуги зачлись, – снова запричитал дядя, потирая худые колени.

Однако прошли те времена, когда Его светлость только и делал, что воевал. Западные провинции еще сохраняли независимость, но восточные уже подчинились власти Токугавы [ 6 ], и даже Его светлость, один из могущественных даймё Митиноку, уже не мог по собственной воле распоряжаться своими войсками.

Самурай и его жена – теперь уже оба – ломали сухие ветки и терпеливо слушали ворчание дяди, пытавшегося вином и хвастовством своими заслугами заглушить не находившее выхода недовольство. Они уже столько раз слышали его причитания и так привыкли, что воспринимали их как неизбежное зло.

Поздно ночью Самурай послал двух слуг проводить дядю. Сквозь приоткрытую дверь были видны разрывы в тучах, освещенных таинственным лунным светом: снег кончился. Собаки лаяли, пока фигура дяди не скрылась из виду.

В Ято боялись не столько войны, сколько голода. Еще были живы старики, помнившие, какие беды принес голод.

В том году зима была на редкость мягкая, напоминавшая скорее весну: горы на западе заволакивал туман, и их почти не было видно. Но в конце весны, когда начался сезон дождей, лило без конца, и даже лето выдалось такое промозглое, что утром и вечером невозможно было выйти из дому без теплой одежды. Посевы на полях гибли, не успев взойти.

Запасы кончились. Жители деревень Ято стали есть корни лиан, которые они выискивали в горах, рисовые высевки и солому, шедшие на корм лошадям. А когда и этого не стало, начали забивать таких нужных в хозяйстве лошадей и собак; варили даже древесную кору и травы, чтобы хоть как-то заглушить голод. Когда все подчистую было съедено, крестьяне, покинув деревни, разбрелись кто куда в поисках пищи. Тех, кто падал в пути от голода, даже самые близкие оставляли умирать на дороге, не в силах помочь. Трупы пожирали шакалы и клевали вороны.

С тех пор как семья Самурая поселилась в этих местах, такого страшного голода не бывало, но все равно отец приказал крестьянам заготавливать каштаны, желуди, просо и хранить в мешках на настилах под крышей. И теперь каждый раз, видя в деревенских домах мешки, Самурай вспоминал не вечно брюзжащего дядю, а молчаливого отца, который был намного умнее своего брата.

Но даже отец не мог забыть те тучные земли, доставшиеся его семье от предков.

– В Курокаве можно было пережить даже самые неурожайные годы… – говорил он иногда.

Там были обширные поля, с которых – только приложи руки – собирали богатый урожай. А на этой скудной земле росли лишь гречиха, просо да редька, но даже их не хватало, чтобы есть досыта каждый день. Ведь нужно было еще и платить подать Его светлости. Бывали дни, когда и в доме Самурая приходилось есть ботву. А крестьяне даже дикий лук ели.

Однако Самурай, несмотря на сетования отца и дяди, не испытывал к этой дикой земле неприязни. Это была его земля, которая перешла к нему после смерти отца как к наследнику, и на ней он и его крестьяне, такие же широкоскулые, с глубоко посаженными глазами, молча, точно волы, трудились с раннего утра до поздней ночи, и между ними не возникало ни ссор, ни распрей. Обрабатывая скудные поля, они аккуратно платили подать, даже если самим нечего было есть. Разговаривая с крестьянами, Самурай забывал о своем более высоком положении и лишь ощущал, что между ними существуют тесные узы. Своим единственным достоинством он считал терпение, но крестьяне были еще терпеливее, чем он.

Иногда Самурай, взяв с собой старшего сына Кандзабуро, поднимался на холм к северу от дома.