Счастье потерянной жизни   ::   Храпов Николай

Не находившие себе весь день места Луша и Павлик кинулись к Петру Никитовичу.

- Ну, что там, рассказывай.

Отказавшись от еды и налив себе только чаю, он рассказал:

- Привели, посадили за стол. Вошел какой-то начальник, весь в коже. Положил наган на стол, и начал вежливо. Порасспросил: откуда я и где уверовал, да как; семьей интересовался. Потом за церковь. Тут я уперся: "Нет, говорю, начальник, про церковь мы с тобой разговаривать не станем!" Тот аж взвился: "Почему?" Потому, отвечаю, что ты - не архиерей, а я - не протодьякон, нечего мне исповедываться перед тобой в церковных делах. Думал - рассердится, ан нет - заулыбался: "Молодец, говорит, ты, Петро Никитович, сразу видно - честный человек. Вот и будем разговаривать с тобою откровенно". Я ему: "Христиане и должны быть честными, начальник, как же иначе". Он: "Ну да, ну да. Тут вот какое дело к тебе, Петр Никитович, - сам разумеешь, какое сейчас у нас время..." "А какое-такое - переспрашиваю". Он опять вскочил: "Да ты что, с печки свалился? Не знаешь, что кругом полным-полно шпионов? Что они во все дырки лезут? Вдруг и к вам в общину такой шпион проберется, а?" - Я: "сохрани, Господь, Иуда никому не нужен ни вам, ни нам." "Вот я и вижу, что ты правильно все понимаешь. Давай с тобой договоримся: как только кто из приезжих появится - ты мне сразу сигнальчик. Ну, идет?" "Как не идти, когда такое страшное дело - шпи-и-о-н! Но что ему делать в нашей-то церкви?! Начальник уж и бумагу достал, написал что-то и сует мне, подпиши, мол. А чего подписывать? Он хвостом завилял: "Да, так, мол, ничего особенного, о чем договорились..." А раз ничего особенного, так что ж мне и подписывать - договоримся и так. "Да, ты не бойся!" -А я и не боюсь. То, вроде, доверяли друг дружке, а тут вдруг и доверие кончилось. Нет, начальник, коль доверять, так на словах, ты ж сам увидел во мне честного человека. Возьми свою ручку!" Тот аж побледнел: "Вот ты какой! А прикидываешься простачком!" - "Я и есть простой, сроду в твоей коже не ходил." Ну, походил он пока по кабинету, снова сел: "Ладно, говорит, дай мне слово, что о нашем разговоре ты никому не скажешь!" - "Вот еще чего! Как же я могу утаить от церкви такое? Да, я верю, что вся община сейчас молится за мое возвращение. Нет, не могу скрыть от братьев и сестер такую правду!"... Как он вскочит, ка-ак тряхнет кулаком по столу. "Господи", - думаю, - "конец мне пришел". - Он кричит: "Что ты мне голову дуришь? Забыл куда пришел и с кем разговариваешь? Кто ты и кто я?" - "Да, нет, начальник", - спокойно отвечаю ему - "не забыл и знаю, кто ты. Но и ты знаешь, что я - христианин, служитель Божий!" Видит, нечем ему взять меня сжалился: "Иди домой, а в следующий раз - сам придешь. И помни, на что ты согласился... как честный человек!"

Павлик заерзал на месте.

- Выходит, папка, ты теперь о шпионах доносить будешь?

Петр Никитович только усмехнулся, потрепал Павлушкины вихры:

- Ну, то еще дожить надо! Господь знает.

Донеслась весть о прекращении выпуска журнала "Баптист". Запретили пожертвования на строительство московского молитвенного дома. В столице распустили библейские курсы. Это, как говорится, скорби далекие.

Подкрались и близкие скорби: общине предложили подыскать иное место для собраний. В исполкоме изъяли церковную печать, на которой четко было выгравировано: "Один Господь, одна вера, одно крещение". Одновременно запретили миссионерскую деятельность. Братья лишились возможности открыто проповедовать Евангелие, петь при крещении, во время похорон и шествий.

Словом, лукавый искуситель рода человеческого сладострастно потирал руки, предвкушая скорую и окончательную победу.

Но так ли уж были забыты дети Христовы в опускающейся тьме беззакония? Отступился ли от них Господь? С такими вопросами Павлик подступил к отцу. Тот, ни слова не говоря, снял с полки Библию.