Семидесятые (Записки максималиста)   ::   Поповский Марк

Есть там такие слова: "...У науки нрав не робкий/ Не заткнешь ее, пожалуй,/ Ты своей дрянною пробкой".

Лонгинов Дарвина не запретил, хотя и прочитал. Но академик, запрещающий книгу писателя, не читая ее, - такого не бывало даже в николаевской России. Впрочем, в старые-то времена академики брезговали исполнять грязную работу цензоров.

21 января

Маленький, сутулый, совершенно седой человек с марлевой повязкой на мертвом глазу. Тихая речь, деликатные, скромные жесты. И только огромный черный глаз с задранной бровью, и распахнутый ворот вылинявшей рубашки обнажают его подлинный неуемный характер. Это Иосиф Абрамович Раппопорт. Раппопорт - единственный, кто не покаялся на печально знаменитой сессии ВАСХНИЛ 1948 года. Мы познакомились с ним вчера на радио. Устроила свидание Алла Хлавиа, которая знает, как мне хочется писать об этом человеке и как он упорно, железно, отвратительно скромен. Разведчик времен войны, увешанный орденами и представленный к званию Героя Сов. Союза (которое не получил, как говорят, только из-за своего еврейского происхождения), он дважды, в 1957 и 1964 гг., назван Нобелевским комитетом в качестве достойного лауреата. Когда мы возвращались в его машине из радиокомитета (он довез меня до метро), И. А. сказал, что первый раз он узнал о предложении Нобелевского комитета через много месяцев от случайных людей. А второй раз власти хотели, чтобы он принял премию, но прежде ему предложили снова вступить в партию, откуда он был исключен по настоянию Лысенко в 1949 году. Раппопорт отказался. И вот творец идеи химического мутагенеза, идеи, которая сегодня уже дала десятки ценных сортов культурных растений (на Западе, т. к. у нас этот метод очень мало распространен), кутается в жалкое пальтецо и надевает на седую голову какой-то допотопный блин. Вид у него почти нищенский. Что это? Бедность или крайняя форма аскетизма, порождение все той же скромности? Он поразил меня еще вот чем. Прочитав мою рукопись о Вавилове, этот бескомпромиссный борец за правду, стал возражать против резкой оценки поведения академика Комарова и Сергея Вавилова. Смысл возражения сводился к тому, что "надо войти в положение человека при диктатуре". Я напомнил ему его собственное поведение при диктатуре, но он махнул рукой: к себе должны быть одни требования, к другим - другие. Раппопорт не хочет, чтобы я о нем писал. Вернее, он вообще не желает быть объектом какого бы то ни было внимания посторонних. У него своя теория популяризации науки. Общество переполнено информацией. Неучи и полузнайки, порожденные этим потоком сведений, более опасные субъекты, чем безграмотные мужики прошлого.

23 января

Закончил читать книгу Н. Эйдельмана о декабристе Мих. Лунине (ЖЗЛ, 1970). Умная и грустная книга. Радует большой и добросовестный труд автора-историка. Но сильнее - раздумья о неизменной судьбе российского интеллигента. Он всегда стремится сохранить правду о своем времени для истории. Отсюда - подпольные издания, "Колокол", Самиздат. Он жестоко расплачивается за свой донкихотский историзм. Всегда. Но, очевидно, есть в этой идее что-то вечное, святое. От Радищева и Новикова, через Лунина и Герцена, через подпольщиков Народной воли (Вера Фигнер с ее книгой) дошло это губительное и вместе с тем неудержимое стремление к Замятину, Платонову, Булгакову, а потом к Пастернаку, Анне Андреевне Ахматовой, к Солженицыну. Историческим долгом живет весь Самиздат - понять, сохранить, не забыть...

27 января

Сегодня ночью возникла идея соединить очерки об эпидемиологе Исаеве, хирурге Сеппо и пока еще не написанный очерк о генетике Раппопорте в одну книгу "Скверный характер". Характеры у всех троих действительно плохие. Но именно такие характеры творят науку и сохраняют чистоту человеческой натуры.