Шерамур   ::   Лесков Николай Семенович

- Вот, вот, оно самое.

- Зачем же вы его списывали?

- Всем нравилось.

- Да ведь это державинское стихотворение: оно есть печатное.

- Ну, рассказывайте-ка.

- Не верите?

- Разумеется.

- Ну так знайте же, что это переложение псалма, и оно было в хрестоматии, по которой мы, бывало, грамматический разбор делали.

- Ну, а мы не делали.

- Бедняжки.

- Ничего не бедняжки.

- А когда вы окончили свою технологию?,

- Я ее не кончал.

- Почему?

- Политическая история помешала.

- А какая же это была история?

- Наши студенты на двор просились.

- Для какой надобности?

- Как для какой надобности? Без двора разве можно? двор заперли, и некуда деться: мы проситься. Бударь говорит: нельзя на двор - от начальства не велено, а мы его отпихнули, и пошел бунт.

- Верно, прежде была какая-нибудь распря.

- Я тогда не ходил, у меня за ухом юрунда какая-то вспухла, и ее в тот день только распороли.

- Как же вы этим не оправдались?

- А как это оправдаться, стали нас показывать, - бударь на меня говорит: "Вот и этот черномордый тоже на двор просился". Меня отставили, а ему велели изложить. Он говорит: "Я не пущал, а он, как Спиноза, промеж ног проюркнул". Меня за это арестовали.

- За Спинозу?

- Да.

- Долго же вы были под арестом?

- Нет; я скоро в деревню уехал, - меня графиня выпросила.

Он, к крайнему моему удивлению, назвал одно из самых великосветских имен. Я впервые ему не поверил.

- Почему она вас знала?

- Ничего не знала, а у нас был директор Ермаков, которого все знали, и он был со всеми знаком, и с этой с графинею. Она прежде жила как все, экозес танцевала, а потом с одним англичанином познакомилась, и ей захотелось людей исправлять. Ермаков за нас заступался, рассказывал всем, что нас "исправить можно". А она услыхала и говорит: "Ах, дайте мне одного самого несчастного". Меня и послали. Я и идти не хотел, а директор говорит: "Идите - она добрая".

- И что же: вправду так вышло?

- Ничего не правда. Пустили к ней скоро - у нее внизу особый зал был. Там люди какие-то, - все молились. Потом меня спросила: "Читал ли евангелие?" Я говорю: "Нет". - "Прочитайте, говорит, и придите". Я прочитал.

- Все прочитали?

- Все.

- Что же - понравилось вам?

- Разумеется, мистики много, а то бы ничего: есть много хорошего. Почеркать бы надо по местам...

- Вы так и графине отозвались?

- Не помню, - да ведь еще раньше генерал Дубельт говорил... Я читал об этом, а с графиней... не помню... Все равно она была дура. Она мне долбила все про спасение, только мне спать захотелось, а ничего не понял.

- Что же такое было непонятное?

- "Надо прийти ко Христу". Очень рад, - только как это сделать? Или будто я спасен... Почему я это знаю! Или про кровь там и все этакое: ничего по-настоящему нельзя понять. Я сказал, что я этого не понимаю и мне это не нужно. Она стала сердиться: "Оставим, говорит, до деревни, - вы там поймете". Дорогою хотела меня с собой посадить и читать, а потом во второй класс послала; две девки, я да буфетчик. Мы и поссорились.

- Какое же вам до них дело было?

- Подлости говорят и бесстыдство: я это ненавижу; а потом с мужиком скандал вышел - все и пропало,

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Вот в чем заключался этот эпизод - нелепый, курьезный и отрывочный, как все эпизоды своеобразной эпопеи Шерамура.

- Мы поехали, - начал он. - Графиня сама села в первый класс, и детей и старую гувернантку англичанку тоже там посадили, а две девки и я да буфетчик во втором сели. Буфетчик мне подал билет и говорит:

"Графиня вам тут велела".

Я говорю:

"Мне все равно". А как они стали разные глупости говорить, я и ушел в третий класс к мужикам.