Шла собака по роялю   ::   Токарева Виктория

Показалось, что вокруг сердца образовался вакуум, оно стало быстро расширяться, напряглось до предела и вот-вот лопнет с характерным треском, как воздушный шар.

Касьянова повернулась и осторожно, чтобы не лопнуло сердце, вышла из комнаты.

Евгений видел, как нетвёрдо она ступает и какой мальчишеский карман на её джинсах с картинкой и кнопками.

Комната опустела. Евгений моментально соскучился и потащился за ней следом на кухню.

В детстве мать часто брала его с собой в магазин, но внутрь не пускала. Она не хотела, чтобы ребёнок существовал в сутолоке, дышал микробами, и оставляла его на улице возле дверей. Он всегда оставался возле дверей и ждал, но в глубине души был уверен, что мать не вернётся за ним, а уйдёт другим ходом. Он ждал, и у него гудело под ложечкой от ужаса и вселенской тоски. И даже сейчас, через тридцать лет, он помнит это гудящее одиночество. Что-то отдалённо похожее Евгений испытывал, когда подолгу оставался без Касьяновой.

Касьянова стояла над кастрюлей и таращила глаза, удерживая слезы.

Причин для страданий, как казалось Евгению, у неё не было, а страдала она по-настоящему. Он подошёл и погладил её по полосам. Гладил, как собака, округлым движением, и рука была как лапа — округлая и тяжёлая.

— Как мне убить тебя? — спросила Касьянова, доверчиво глядя ему в лицо.

— Отравить.

— Меня посадят в тюрьму, — не согласилась Касьянова.

— Тогда дай мне яд, я сам отравлюсь. Приду домой и отравлюсь.

— Ты струсишь. Или передумаешь. Я тебя знаю. Ты трусливый и нерешительный.

— И не жалко тебе меня? — обиделся Евгений.

— Нет. Не жалко.

— Почему?

— Потому что я надорвалась. Я все чаще ненавижу тебя.

Евгений смотрел на неё, приспустив ресницы. У него было возвышенное и вдохновенное выражение, будто он вышел в степь.

— Не веришь, — увидела Касьянова. — А зря.

Евгений отошёл к окну, стал смотреть на улицу.

Смеркалось. Снегу намело высоко. От автобуса к дому шла узкая протоптанная тропинка с высокими берегами. Идти по ней было неудобно, надо было ставить ногу одна перед другой, как канатоходец.

По тропинке пробирались люди, балансируя обеими руками. Им навстречу светили жёлтые окна, на каждого по окну.

От сиреневого снега, от жёлтых огней в доме напротив исходила нежность.

За спиной страдала Касьянова и хотела его отравить, и это тоже было очень нужно и хорошо.

…Когда Евгений прибежал в школу, уроки уже начались. Было торжественно тихо и гулко, как во храме.

Евгений стащил свою дублёнку отечественного пошива, повесил её в шкаф и в это время увидел директора школы Ларису Петровну. Дети сокращали её имя, как учреждение, звали Ларпет или фамильярно — Ларпетка.

Ларпетка вышла из кабинета, повернула ключ на два оборота и оставила его торчать в двери, а сама направилась в сторону раздевалки.

В тех случаях, когда Евгений опаздывал и встречал кого-то из коллег, он обычно делал два широких шага в сторону, шаг назад, оказывался между дверью и шкафом и ощущал спиной холод стены, крытой масляной краской.

Сегодня он проделал те же «па»: два шага в сторону, шаг назад, и ощутил спиной не холод стены, а тепло чьегото живота. Скосив глаза, он опознал Сидорова, который тоже опоздал и тоже прятался.

Ларпетка торопливо прошагала мимо, чёткая очередь её шагов прошила коридор. Евгений стоял, привалившись к Сидорову, ощущая на шее его дыхание, потом выглянул из укрытия. В коридоре было пусто и спокойно.

Евгений вышел из-за шкафа, одёрнул пиджак.

— Ты почему опаздываешь? — строго спросил он у Сидорова.

— Я ехал в троллейбусе, а он столкнулся с автобусом, и мне пришлось идти пешком, — ответил Сидоров, с преданностью глядя на своего учителя.

— На самом деле? — заинтересовался Евгений.

— Ну конечно…

— А кто виноват?

— Автобус виноват… Потому что троллейбус привязан к проводам, а автобус бегает как хочет.