Шпион   ::   Федорова Нина

Тут-то и приставили к нам шпиона.

Мы его обнаружили утром. Из окна увидали. Сидит человек на скамейке у входа: воротник поднят, шляпа на глаза надвинута, в руках записная книжка и карандаш наготове. Мы решили, что это поэт, и не надо ему мешать: вот, ведь, с каким трудом пишет, за два часа ничего не написал. Но когда дядя вышел на прогулку, то шпион, быстро записал что-то, выскочил, как бы ударенный электрическим током, и, засунув руки глубоко в карманы, пошел за дядей какой-то необыкновенной, крадущейся походкой. Дядя был неутомимый ходок. Не имея никакой службы, он в ходьбе тратил свою энергию. Закаленный в походах, он был необычайно вынослив. Углубившись же в размышления о "Поучениях Отеческих", он, забыв себя, мог ходить часами. Когда дядя возвратился с прогулки, шпион едва плелся за ним, вспотевший, еле живой; от его прежней стилизованной походки ничего не осталось. Конечно, мы не сразу поняли, что это - шпион, но так как это хождение за дядей и записывание повторялось, то и сомнений уже быть не могло.

Шпион был русский молодой человек, с лицом решительным и взглядом нахмуренным. Но была в нем какая-то детскость, что-то наивное и голодное, что-то честное и старательное. В своей должности, очевидно, неопытный, он играл ее добросовестно, следуя лучшим образцам детективного искусства, как его понимают в кинематографе. Он наполнил нашу жизнь.

- А вы видели шпиона? - спрашивали мы у приходящих.

- Наш собственный. За дядей следит.

Кое-кто перестал у нас бывать. Иные просили нас не заходить к ним, дабы не навлечь подозрения в общении с коммунистами. Дядя же, несмотря на смирение, был даже несколько горд:

- Да-с... Личного шпиона приставили. Записывает малейшее движение. Опасным находят для японского правительства.

Нам очень хотелось познакомиться со шпионом поближе. Другой такой случай когда еще наживешь. Но тетя категорически запретила всякие попытки вступать с ним в разговор.

- Это ему повредить может. Человек на жаловании. Долго ли, обвинят в дружеских сношениях с нами, вот службу то и потеряет...

Дело шло к зиме. Становилось холодно. У тети болело сердце: шпион был плохо одет. Дядя начал увлекаться Псалтирью. Учил ее вовсю наизусть. Восхищался и плакал. Он приобрел привычку непрестанно шептать стихи псалмов и, углубленный во внутреннее их созерцание, он не шел, а летел, как птица, по городу, по кладбищу и окружающим полям. Шпион начал приметно худеть. Частенько тетя встречала дядю укором:

- Андрей Петрович, Бога побойся! Опять долго гулял: загоняешь мальчишку. Просила я тебя: погуляй немножко, да не бегай... Ходил бы шажком!

- Виноват. Привычка. Забываю. И прежде чем запереть входную дверь, тетя еще раз бросала соболезнующий взгляд на шпиона:

- Сидит, записывает... Господи, ведь простудится мальчишка. Жалованье, верно, крохотное. Японцы гроши платят. А он, может быть, мать кормит... сестер, братьев... Может и бабушка еще жива. У семьи за него, верно, как сердце болит...

И тетя вытирала слезы. Зима была суровая. Шпион ходил в полуботинках и легком драповом пальто. Мы серьезно беспокоились о его здоровье.

- Если б знать, что ему лучше: ходить или сидеть? - говорила тетя.

- Без движения, пожалуй, хуже. Но с другой стороны, двигаясь, он потеет и потом сидит на холоде опять без движения. О, Господи, верный способ схватить воспаление легких! Ну, сходи погуляй! - говорила она дяде.

- Только помни: шажком, на полчасика, иди по подветренной стороне.

И дядя послушно шел "прогуливать шпиона". Мы старались сократить его "рабочие часы". Вечером, запирая дверь, тетя говорила громко:

- Ну, теперь спать. Больше никуда сегодня не пойдем. И дверь на цепочку запираю. А войдя в дом, добавляла:

- Пусть уходит с Богом. Да не сидите в столовой, свет видно из окна, не уйдет еще.