Смешилка   ::   Алексин Анатолий

Чтобы навсегда запомнить нашу семью...

– Значит, тебя и папу с бабушкой «показывать» я не буду. А всех остальных можно?

– Остальных? Пожалуйста!

Хозяйкой хозяина банка оказалась его жена. Она все время давала хозяину поручения:

– Пойди посмотри: не прошел ли дождь?

– Иду, я уже иду...

– К окну, а не на улицу. О, как я от него устала!

Минут через десять:

– Принеси-ка мне телепрограмму!

– Несу, я уже несу...

– Мне нужна программа на эту неделлю, а не на прошлую... О, как я от него устала!

Еще минут через пять:

– Налей мне воды!

– Наливаю, уже наливаю...

– Я просила воды, а не пива... О, как я от него устала!

«Он бегает, приносит, протягивает, наливает, а она... устала. Хоть сидит на одном месте!» – недоумевала я. И слегка даже возмущалась. Мне стало жалко «главу» папиного банка: как же он, бедный (хоть и богатый!), устал, если она без конца от него уставала?

Папа тоже пытался выполнять ее непрерывные указания, но за своим боссом не поспевал. Я сочувствовала папе еще сильнее, чем его боссу: в конце концов, тот сам выбрал себе жену!

Обед мама приготовила на таком уровне, что я подумала: если на подобном уровне будет и новая папина зарплата, все проблемы в нашем доме исчезнут!

На десерт же был подан торт с властным названием «Наполеон» (как говорит бабушка). Он по-банапартистски захватил половину стола. Бабушка, не щадя своих глаз, постоянно читает, и поэтому очень образно мыслит. «Все фантазии твои – от нее!» – уверяет мама.

Мама не против фантазий – она за мою безопасность... которой фантазии угрожают. «Какой зеленый воздух!» – помню, сказала бабушка, когда мы ехали по лесной дороге. «Воздух не имеет цвета, – поправила ее мама, глядя в мою сторону. – И не вздумай сказать что-нибудь подобное в школе!» Она охраняет меня даже от образного мышления.

Торт являл собой коронное бабушкино блюдо, которым короновали наиболее дороги и нужных гостей.

А еще был подан и мой концерт. «Концерт – на десерт!» – в рифму сказала бабушка. Она, между прочим, и стихи сочиняет.

Ради новой папиной должности я показывала всех подряд: полицейского, садовника, мэра, супругу президента страны (тут жена «главы» банка стала мне хлопать, – я и догадалась, что она не любит жен тех «глав», которые главнее ее супруга).

– Ты слишком быстро обо всем догадываешься, – предупредила меня как-то мама. – Чересчур догадливых опасаются. Ты учти...

Как я могу это учесть? Нарочно не догадываться о том, о чем я догадываюсь? Маме очень хочется, чтобы я во имя безопасности и своего благоденствия все на свете «учла». Заранее все учесть... Хорошо бы, конечно! Но разве это возможно?

Катаясь от хохота, супруга папиного начальника вскрикивала:

– Я умираю! Я умираю...

От мужа она всего только «уставала», а от меня – умирала.

«Если она вдруг скончается по моей вине, папа не получит высокой должности!» – догадалась я. Но остановиться уже не могла.

Сам «глава» смотрел на жену с испугом, точно молил ее не покидать землю.

– Смотрите, он разучился смеяться! – еле протолкнулась она сквозь собственный хохот. – Не реагирует... О, как я от него устала!

«С такой женой разучишься не только смеяться, но и улыбаться... Останется только рыдать!» – подумала я. И все же испытывала к ней некоторую благодарность: артисты всегда благодарны тем, кто на них реагирует. И хохочет на их представлении... Или плачет. А тех, кто не плачет и не смеется, они, мне кажется, должны ненавидеть.

– Ты очень помогла папе... И всем нам, – благодарно произнесла мама на ночь, прощаясь со мной до утра. И поцеловала меня так нежно, как никогда прежде. И бабушка поцеловала, шепнув мне в ухо: «Если б не ты, я померла бы с тоски.