Стена (Повесть невидимок)   ::   Ким Анатолий

Широкие окна комнаты, где мы укрывались, выходили на открытую терраску, стекла были прозрачны, подоконники чисты, без наледи, потому что крыша навеса защищала их от падавшего снега. В доме оказалось достаточно тепла даже после долгой ночи - вечером жарко протапливалась превосходными березовыми дровами высокая, выложенная синим гжельским кафелем печь. И за окном на дворе было тоже не морозно, стояла так называемая сиротская зима, не лютая, но жалостливая к плохо одетым сироткам. Окна не затягивало серебряной гравировкой инея, на них не было никаких занавесок, они выходили в сад - и мы с Аней, прочь отбросив одеяла, как бы оказывались посреди бескрайнего снежного пространства, под огромным серым небом, осыпаемые мириадами белых хлопьев, плавно опускавшихся сверху. Но на раскаленных телах наших не таяли снежинки - посреди широкой русской зимы мы были накрыты бережным, надежным куполом тепла. Несомненно, это происходило в первую нашу совместную зиму, именно тогда я словно со стороны увидел картину, обрамленную оконным проемом небольшой комнаты с печным отоплением, на фоне искривленных черных яблоневых ветвей, обсыпанных белым снегом. Когда-то русский интеллигент, сидя в такой же вот комнате у теплой печки, безысходно думал о смысле жизни. Я нашел этот смысл, который был в том, чтобы мне снова и снова любовно сочетаться с Анной. Но в тот самый миг, когда покажется, что полное воссоединение произошло и ты воспринял девятый вал страсти не телом, но духом и блаженство физическое перешло в радость духовную, - с жалким писком и мычаньем комочек этой души вылетает из твоих чресел и через твои искаженные уста, а ты проваливаешься в глубокую яму блаженного беспамятства.

- Именно в то утро и состоялся этот наш разговор.

- Ты о каком разговоре, Аня?

- Да про твое противное андрогинное единство.

- Ну, во-первых, это вовсе не мое, а Платоново. А потом, отчего же оно "противное"?

- Ужасное. Отвратительное...

- Но все же объясни, чем тебя не устраивает Платонов андрогин? Ведь в тот раз, когда я о нем тебе рассказывал, он же тебе понравился.

- Ничего подобного.

- Но ты весело смеялась, Аня!

- Вовсе не весело, а с омерзением.

- Вот те на. Отчего же омерзение?

- А оттого, что ничего противнее нельзя представить, чем этот андрогин.

- Ну почему? Почему, Аня?

- Он ведь, ты говорил, - круглый, как апельсин.

- Допустим. И что?

- Мясной апельсин, представляешь? Эдакий круглый, как жаба, мясной апельсин. Кошмар какой-то.

- ...?

- И на этом жирном шарике четыре ручки и четыре ножки. Так?

- У Платона примерно так.

- И чтобы передвигаться, этот твой... андрогин должен был совершать кувырки, как клоун, катиться по земле, словно колобок, то есть беспрерывно менять ноги-руки... Так?

- Предполагался и такой вариант.

- Разве это не смешно?

- Пожалуй...

- Вот я потому и хохотала.

- Но это все? Для того, чтобы испытать отвращение к бедному Платонову андрогину?

- Нет, не все. Осталось самое главное. Что же выходит, Валентин: оно было бесполым, всякие первичные и вторичные половые признаки отсутствовали у него?

- Что ты такое несешь, Аня! Андрогин был двуполым, и все, что полагалось, у него было. Как женское, так и мужское.

- А как же оно наслаждалось, имея все эти штучки на одном и том же теле?

- Может быть, андрогин вовсе и не наслаждался. В том значении, какое придаем этому мы... Но в качестве супругов-андрогинов, Аня, они пребывали в этом состоянии постоянно.

- То есть как! Что значит "постоянно"? Все время, что ли?

- Выходит, так...

- Вот это класс, Валентин! Но каким образом?

- Вот видишь, и тебе стало интересно. Они, значит, пребывали в таком блаженстве постоянно. И впоследствии, когда андрогинное существо было разрублено пополам, на мужчину и женщину, каждая половинка стала искать по свету своего напарника.

- И ты считаешь, что мы с тобою?..

- Да, Анюта... Убежден.

- До сих пор?

- Да.