Стихи (4)   ::   Бродский Иосиф

ДЛЯ ШКОЛЬНОГО ВОЗРАСТА

Ты знаешь, с наступленьем темноты пытаюсь я прикидывать на взгляд, отсчитывая горе от версты, пространство, разделяющее нас.

И цифры как-то сходятся в слова, откуда приближаются к тебе смятенье, исходящее от А, надежда, исходящая от Б.

Два путника, зажав по фонарю, одновременно движутся в уме, разлуку умножая на зарю, хотя бы и не встретившись в уме.

1964

* * *

Затем, чтоб пустым разговорцем развеять тоску и беду, я странную жизнь стихотворца прекрасно на свете веду. Затем, чтоб за криком прощальным лицо возникало в окне, чтоб думать с улыбкой печальной, что выпадет, может быть, мне, как в самом начале земного движенья - с мечтой о творце такое же ясное слово поставить в недальнем конце.

1962

* * *

Как подзол раздирает бороздою соха, правота разделяет беспощадней греха. Не вина, но оплошность разбивает стекло. Что скорбеть, расколовшись, что вино утекло?

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Родила тебя в пустыне я не зря. Потому что нет в помине в ней царя.

В ней искать тебя напрасно. В ней зимой стужи больше, чем пространства в ней самой.

У одних - игрушки, мячик, дом высок. У тебя для игр ребячьих - весь песок.

Привыкай, сынок, к пустыне как к судьбе. Где б ты ни был, жить отныне в ней тебе.

Я тебя кормила грудью, А она приучила взгляд к безлюдью, им полна.

Той звезде - на расстояньи страшном - в ней твоего чела сиянье, знать, видней.

Привыкай, сынок, к пустыне, под ногой, окромя нее, твердыни нет другой.

В ней судьба открыта взору. За версту в ней легко признаешь гору по кресту.

Не людские, знать, в ней тропы! Велика и безлюдна она, чтобы шли века.

Привыкай, сынок, к пустыне, как щепоть к ветру, чувствуя, что ты не только плоть.

Привыкай жить с этой тайной: чувства те пригодятся, знать, в бескрайней пустоте.

Не хужей она, чем эта: лишь длинней, и любовь к тебе - примета места в ней.

Привыкай к пустыне, милый, и к звезде, льющей свет с такою силой в ней везде,

будто лампу жжет, о сыне в поздний час вспомнив, тот, кто сам в пустыне дольше нас.

* * *

Моя свеча, бросая тусклый свет, в твой новый мир осветит бездорожье. А тень моя, перекрывая след, там, за спиной, уходит в царство Божье. И где б ни лег твой путь: в лесах, меж туч - везде живой огонь тебя окликнет. Чем дальше ты уйдешь - тем дальше луч, тем дальше луч и тень твоя проникнет! Пусть далека, пусть даже не видна, пусть изменив - назло стихам-приметам, но будешь ты всегда озарена пусть слабым, но неповторимым светом. Пусть гаснет пламя! Пусть смертельный сон огонь предпочитает запустенью. Но новый мир твой будет потрясен лицом во тьме и лучезарной тенью.

НА СТОЛЕТИЕ АННЫ АХМАТОВОЙ

Страницу и огонь, зерно и жернова, секиры острие и усеченный волос Бог сохраняет все; особенно - слова прощенья и любви, как собственный свой голос.

В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст, и заступ в них стучит; ровны и глуховаты, затем что жизнь - одна, они из смертных уст звучат отчетливей, чем из надмирной ваты.

Великая душа, поклон через моря за то, что их нашла, - тебе и части тленной, что спит в родной земле, тебе благодаря обретшей речи дар в глухонемой Вселенной.

* * *

Не важно, что было вокруг, и не важно, о чем там пурга завывала протяжно, что тесно им было в пастушьей квартире, что места другого им не было в мире.

Во-первых, они были вместе. Второе, и главное, что их было трое, и всё. что творилось, варилось, дарилось отныне, как минимум, на три делилось.

Морозное небо над ихним привалом с привычкой большого склоняться над малым сверкало звездою - и некуда деться ей было отныне от взгляда младенца.

Костер полыхал, но полено кончалось; все спали. Звезда от других отличалась сильней, чем свеченьем, казавшимся лишним, способностью дальнего смешивать с ближним.

* * *

Ночь, одержимая белизной кожи.