Страна Обсин   ::   Свет Жанна Леонидовна

А чего я, собственно, расшалился? Пивка захотелось! Не о пиве нужно сейчас думать,а о жизни. Еще месяц такой голодовки, и Зойки не станет, растает, исчезнет… Да и то удивительно, что еще жива — ведь три года уже голодает. Как пошла работать за квартиру в исполком, так и голодает.

Интересно было бы узнать, кто зарплату ее получает. Я бы этому скоту…Ну, и что — « я бы, я бы»?! Ничего сделать нельзя, соглашение устное, в ведомости на зарплату ее подпись. Ничего не докажешь. Еще два года тянуть. Конечно, отдельная квартира — это большое дело, но ведь и тут риск есть, что обманут, и опять ничего не докажешь.

Нет, нельзя рисковать. Этот алкаш, то и дело, в чем мать родила шляется, все загажено, заплевано, вечно хмырей каких-то в дом таскает. А когда я в ночную был полночи к ней ломились.

Черт, даже от талонов толку нет — нет денег, не отоварить. А тут еще я — не прописан, талонов нет, заработки эпизодические…О! Что за жизнь!

Вот не могу никак понять, как я потерял документы — не помню и все — и что меня понесло в тот городишко, тоже неясно. Сколько раз пытался вспомнить — нет, не выходит. Помню, сижу на скамейке, а какая-то девчонка ревет и кричит:"Гражданин, вы живой, вы живой?!"

Так с Зойкой и познакомился. Она понимает, что со мной что-то неладно, но терпить.

Может, любит?..



4.

«Ай, мам, прости, больше не буду, ай, не бей, больно, не буууудууу, прости, мамочка, ой-ой-ой, ну, не буду, не бей!»

Мать обессиленно рухнула на диван, прижала к себе сына, которого только что лупила смертным боем, уткнулась лицом во взъерошенную, давно не стриженную шевелюру и зарыдала.

«Мамочка, не надо, ну, не переживай, я сам виноват,» — всхлипывая, стал успокаивать ее сын.

«Ты что, не понимаешь, что это опасно? Ты дурачок, что ли? Ведь я тебе все объяснила, ведь ты сказал, что понял, что больше не будешь туда ходить. Что ж ты врал, получается? Мужчина ты или нет? Пожалей меня, если себя не жалеешь. Как я одна без тебя проживу? Сыночек мой, не ходи туда, опасно там, не зря ведь ограду убрали и дорогу сделали хорошую — вас дурачков подманивать, чтобы легче вам туда дойти было, чтобы ловились вы легче. Обещай, что не пойдешь туда больше, обещаешь?»

« Обещаю, мама. Да ты не волнуйся — я всего там раза два был и не во время испытаний, после.»

«Но ведь поле держится шестьдесят восемь часов! Ты мог…С тобой все в порядке — ничего в себе не замечаешь?»

«Нет-нет, все в порядке, я же знаю, здоров я.»

«Здоров! ОНИ тоже все здоровые, как будто в этом дело…»

«Я понимаю, о чем ты говоришь. Нет, со мной все в порядке. Вот Юрка…»

«Что — Юрка?! Что такое с Юркой?!»

«Он там все три часа просидел, пока процесс шел.»

«Ох! И что?!»

«Да он дурак, мам! Говорит, специально пошел, мол, мать вечно шпыняет, что он одежду раскидывает, а теперь все путем — шмотки сами в шкаф убираются».

«Боже, ужас какой! А память?»

«Мам, память исчезает через два месяца, а он был там шестого.»

«Да-да, конечно, рано еще. Бедная мать, она уже поняла?»

«По-моему, да, но, кажется, не слишком переживает — их же семеро, отец от лучевой умер, ты помнишь, мы в пятом классе были. Ей даже легче будет, если Юрку заберут.»

«Какие ужасы ты говоришь! Ну, какая мать может пожелать своему ребенку такое?! Да я бы умерла, если бы ты оказался на месте Юрки. Сыночек мой! Ладно, мой руки, обедать будем. Я — на кухню.»

Мать торопливо вышла из комнаты. Сын посидел минуту неподвижно, неподвижно глядя перед собой. Затем раззулся, причем ботинки, каким-то образом, сами собой оказались в прихожей, куртка повисла над ними на крючке, в ванной зашумела и смолкла вода, в то время, как он все сидел в кресле, а из прихожей, глотая слезы, держа в руках кастрюлю, мать следила, как одна за другой сами собой укладывались в держатель проигрывателя пластинки.



5.