Сверчок за очагом   ::   Теккерей Уильям Мейкпис

Очаровательно неправдоподобный сюжет, построенный на ревности Пирибингла к "загорелому моряку", который возвращается из "золотой Америки" и при помощи раскладного стула и седого парика изображает из себя старца; Калеб Пламмер, бедный мастер-игрушечник, всю свою жизнь посвятивший благонамеренному обману и умудрившийся внушить своей слепой дочери, что они самые счастливые и благополучные люди на земле; ее влюбленность в злобного и отвратительного Грубба и Теклтона - все эти невероятности, против которых во всякое другое время, кроме Рождества, восстал бы наш здравый смысл, сейчас становятся совершенно естественными, а нагромождение нелепостей - милым и почти возможным. Разве мы не сочувствовали горестям принцесс в сказках матушки Банч, разве мы не допускали - на какое-то время - реальность карликов и великанов, поющих деревьев и говорящих животных? Если подойти к "Сверчку" с такой рождественской точки зрения, то и сам сверчок, и Крошка, и чайник, и Грубб и Теклтон обретают ту же полуфантастическую реальность, и зачарованный ими читатель плачет или смеется, в зависимости от своего настроения. Проникнитесь этим духом, и тогда Крошке, жене возчика, можно говорить языком Клариссы; Пирибинглю отличаться тонкостью и чувствительностью лорда Орвиля; слепой девушке можно чахнуть, безмолвно обожая Грубба и Теклтона; косцу на часах корчиться в судорогах, и "верному сверчку за очагом и преданным домашним феям" можно уговаривать и утешать возчика. Как праздничное представление, которое вы смотрите, сидя у себя дома в кресле - вашей собственной ложе у камина, - повесть великолепна, неподражаема и необыкновенно искусно сделана. Она открывается комической пантомимой, но драматизм действия неуклонно нарастает. Сельские декорации пленяют своим изяществом. Для каждого прелестного невероятного действующего лица заготовлен эффектный выход и собственный танец. Музыка - веселая или грустная - всегда полна свежести и очарования. Спектакль завершается грандиозной массовой сценой, в которой под гром оркестра и сияние голубых и розовых фонариков что есть мочи отплясывают все до единого действующие лица. И если мы все же предпочитаем написанные в спокойной манере картины реальной жизни, то это лишь потому, что нас к этому приучил сам же мистер Диккенс, вкупе с другими великими английскими юмористами. И мы невольно вздыхаем* по былой простоте замечательного художника.

Однако и в этой повести встречается немало блестящих образцов этой великолепной простоты, ярких реалистических штрихов, в которых мистер Диккенс не знает равных. Некоторые изображенные им персонажи совершенно неповторимы. Взять хотя бы миссис Филдинг и мисс Слоубой, - однажды с ними познакомившись, читатель уже никогда их не забудет, и воспоминание о них всегда будет вызывать на его лице улыбку.

"...Она была такая тощая и прямая, эта молодая девица, что платье висело на ее плечах, как на вешалке, и постоянно грозило с них соскользнуть. Костюм ее был замечателен тем, что из-под него неизменно торчало некое фланелевое одеяние странного покроя, а в прореху на спино виднелся корсет или какая-то шнуровка тускло-зеленого цвета. Мисс Слоубой вечно ходила с разинутым ртом, восхищаясь всем на свете, и, кроме того, была постоянно поглощена восторженным созерцанием совершенств своей хозяйки и ее малыша, так что если она и ошибалась порой в своих суждениях, то эти промахи делали честь в равной мере и сердцу ее и голове; и хотя это не приносило пользы головке ребенка, которая то и дело стукалась о двери, комоды, лестничные перила, столбики кроватей и прочие чуждые ей предметы, все же промахи Тилли Слоубой были только закономерным последствием ее непрестанного изумления при мысли о том, что с нею так хорошо обращаются и что она живет в таком уютном доме. Надо сказать, что о мамаше и папаше Слоубой не имелось никаких сведений, я Тилли воспитывалась на средства общественной благотворительности как подкидыш, а это слово сильно отличается от слова "любимчик" и по своим звукам и по значению".