Торопун-Карапун и тайны моего детства   ::   Балл Георгий

И все будут говорить: "Смотрите, вот эти два мальчика помогли победить врагов". И нас наградят орденами: тебе дадут орден и мне дадут орден.

Витя на это усмехнулся:

- А мне-то за что орден? Ведь это ты придумал.

- Ну и что ж? Мы с тобой теперь как братья, потому что ты поклялся. И пускай нам дадут все поровну. Согласен?

Витя почесал в затылке.

- Давай еще поклянемся быть навеки братьями, - предложил я.

- Ну, это можно.

И мы поклялись, что всегда, во веки веков, будем братьями.

МЫ С ВИТЕЙ ИЩЕМ ХОД В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Так мы стали с Витей во веки веков братьями. И начали жил" вместе в домике среди теса на железнодорожном вагоне.

В тот вечер, когда я открыл Вите тайну и мы стали с ним братьями, в тот вечер, когда мы лежали на досках около своего домика, я показал на звезды:

- Видишь эту самую яркую звезду? - шепотом спросил я.

- Ну? - тихо отозвался Витя.

- А теперь, - сказал я, - сложи указательные пальцы крест-накрест. И я показал, как это сделать. - Подними руки над головой и подведи под малиновую звезду, понятно? Теперь пальцы опусти вниз, и куда покажет правый палец, там и находится волшебная лампа.

Мы с Витей сделали кресты и увидели, что лампа находится совсем недалеко. Правда, Витя думал, что лампа находится в каменном складе, на стенке которого написано: "Не курить!", но я показал дальше, где торчали крыши двух домов и за ними сад. Витя снова посмотрел через крест на звезду, опустил крест вниз, и его правый палец тоже указал на крыши двух домов.

Утром следующего дня мы отправились на поиски лампы, а утро было дождливым, пасмурным. На глинистой дороге привокзальной улицы ноги наши разъезжались, ботинки мои промокли, и я замерз. Еще с ночи я не мог отогреться. Внутри у меня все дрожало.

Мы пробирались вдоль забора.

- Вот этот дом, - прошептал Витя.

И в эту же секунду мы услышали глухое злобное рычание. За забором загремела железная цепь, заскрипела проволока, и рычание перешло в глухой лай.

- В этом доме, - сказал я. - Видишь, где сарай.

- Ага, - проговорил Витя, стуча зубами от холода.

- Так оно и должно быть, - сказал я и, глядя на дрожащего Витьку, сам костенея от холода, объяснил: - Эта собака должна охранять вход в подземелье.

- Давай придем сюда завтра, - сказал Витя. - А сейчас пойдем на вокзал, погреемся.

- Пойдем, - согласился я.

В вокзал нас не хотели сначала пускать, но Витька сказал, что мы отстали от поезда, и дяденька нас пропустил. В зале ожидания было трудно пройти между скамейками, чемоданами и спящими людьми.

Витя вдруг поднял голову и тоненько запел:

- "Помню городок провинциа-а-альный..."

- Ты чего? - испугался я и дернул его за рукав. - Замолчи.

- Дурак, хлеба надо просить, - и опять запел: - "Тихий, захолустный и печа-альный..."

У Вити было очень худое лицо и жалобный голос, и сразу какая-то тетка, до глаз закутанная платком, поднялась с чемодана, пошарила в кармане широкого плаща, что-то там отломила и подала нам кусочек черного хлеба. И еще дали ломоть. И еще. А молоденький солдат протянул кусок сала. Витька пел, а я брал эти куски, собирал их и видел только руки, только руки дающие, а на липа не глядел. Мне было стыдно за себя, а еще больше за Витьку, за этот его тонкий голос. Потом я взглянул на него и тогда увидел его глаза. Его далекие и строгие глаза, когда он пел.

Вечером в домике из теса Витя сказал:

- Мне эту песню мать пела, когда я был маленький. А мотивов всяких ух сколько у меня! Я по радио все запоминаю.

И он тихонько запел, подражая разным инструментам, а потом все они соединились и получился целый оркестр, и я не понял, как это у него вышло.

Теперь я, взрослый дяденька, часто слушаю то, что напевал мне в ту холодную осень мой замерзший, мой голодный друг Витя. Все это имеет прекрасные названия: адажио, соната, скерцо... И меня удивляет по сей день, как он мог так много помнить.