В паровозные годы   ::   Эппель Асар

Меж тем поезд на юг, притом что впереди предстояло о море в Гаграх, рублевые койки, а также фрукт изнутри с повидлом - инжир, бывал нескончаемой двухсполовинойсуточной маетой, отчего нетерпеливо ожидались известные тогда всем пассажирам дорожные радости, а также опасности: покупка яблок на станции Поныри (их приносят к поезду в ведрах), раки на Тихорецкой и непременное закрывание вагонных окошек под Ростовом, поскольку тамошнее ворье закидывает крюки в узкие фрамуги и сволакивает с верхних полок наши фибровые чемоданы, что было неумирающей с двадцатых годов легендой, подкроенной к выражению "Одесса - мама, Ростов - папа". Почему-то никому в голову не приходило подумать, каким образом ростовская шантрапа днем и ночью хоронится по насыпям с крюками наготове, как получается вкинуть в окошечные щели грабительские эти крюки, каким образом они уцепляют добычу (поезд же идет!), как чемоданная покража протаскивается (поезд же все равно идет!) и куда все четыре пятилетки смотрит милиция.

Но миф есть миф - окна закрывались, а ко второй половине второго дня начинали идти предгорья, после которых уже шли горы. Окна теперь закрывали от туннельного дыма. Поезд, чтобы проехать сквозь подряд пять туннелей, у станции Гойтх, а также Индюк тянули два паровоза. От подземного следования в вагоне темнело, за померкшими окошками пролетал серый дым, начинали желтеть подпотолочные лампочки, а все глядели в пол и смолкали. Еще все принимались покашливать от кислого горлу то ли шероховатого этого дыма, то ли вызывающего першение запаха дороги вообще.

Потом бывало появление моря. "Море! Море!" - кричали многие, а оно в отдалении голубело, узкое, неказистое и какое-то из-за дальности мутноватое.

Затем начинался одноколейный кавказский участок. Теперь остановки из-за ожидания встречного состава бывали долгими и внезапными. Поезд, подстерегая собрата, не едет и не едет. Машинисту предстоит поймать на согнутую руку протянутый с ожидаемого встречного жезл - металлическое кольцо с железкой. Случается, машинист или тот, кто кольцо протягивает, промахиваются, и машинист ходит потом ищет на путевой щебенке этот самый жезл, а пассажиры покамест купаются.

Припоездного купания, уморившись за почти двое суток в непродыхаемом вагоне, ждали и те, кто на море бывал, и небывавшие. Небывавшим море сперва казалось плоским, необширным и сильно обманувшим ожидания. Получалось так потому, что народ в то время был низкорослый и корявый, как орловские мужики во мнении помянутого Тургенева, что нами где-то уже было отмечено. Человеку на несколько вершков выше водяное пространство открывается обширней, отчего море оказывается как надо бескрайним. Зато впервые купавшихся изумляла прозрачность прибрежной кромки - точь-в-точь вода в ведре! Когда же они в нее входили, купель оказывалась теплой, но сильно подсоленной. И горчила. Точней вникнуть в ощущения не получалось, потому что гуднул паровоз, и все, хотя белотелые на солнце, но мокрые и глянцевые, бежали сломя голову к вагонам, поскольку проводники уже опускали над ступеньками железные площадки, залезать на которые босиком было больно и жестко.

Но это потом.

А сейчас, хотя подруги ехали в вагоне общем, зато он был цельнометаллический. Попасть в такой считалось удачей. Новая слава и гордость - вагоны эти только-только появились, и о поездке в них, можно сказать, мечтали.

Лестная новинка, шаг вперед, признак преуспеяния в выпавшем тебе жребии - они были изготовлены восточными немцами в виде длинных грузных объектов, главной особенностью которых, когда их прокаливало солнце, была внутри духота, а получалось так потому, что у проводников имелись предубеждения насчет включать или нет немецкую вентиляцию.

Меж тем общий вагон, если глядеть вдоль прохода, напоминает лагерный тоже немецкий - барак, а еще - рабочий дом на старых фотографиях.