В споре со временем   ::   Решетовская Наталья

А пианино переезжает в мой маленький будуар. Так мы живём некоторое время.

Надо же принимать решение! Как и всё другое, ставшая перед Александром дилемма рассматривалась, вероятно, главным образом с точки зрения пользы или вреда его творчеству. Всё - для литературы, всё - для пользы дела!..

Всё санкционировалось "высоким назначением", благородными целями, "сверхзадачей".

Перемена образа жизни могла бы нанести ущерб творчеству. И Александр решил подавить своё влечение к другой женщине.

"Она не годилась мне в подруги жизни",- признается он мне 6 лет спустя.

Конечно, тогда я ничего этого не понимала. Я просто надеялась на возвращение любви моего мужа. Жила, стараясь затаить свою боль, свой страх...

Наконец, оглашается приговор: "той женщины" в его жизни не будет. Я могу изъять из 21-й папки ("мир учёных") её письма и уничтожить их.

Вместо путешествия по деревням с "учёной женщиной" - он и я отправимся этим летом в нашу первую автомобильную поездку.

Так канули в Лету: учёная женщина из Ленинграда, так никогда мною не узнанная, горькие дни наших неурядиц, фантастический план мужа возродить на русской земле полигамию по творческим соображениям.

Шло время и сглаживался горький осадок от всей этой истории, от вырывавшейся на минуты мысли, что такому писателю, как Александр Исаевич, всё дозволено.

Ничто не предвещало, что она, эта мысль, когда-нибудь снова станет доминантой многих его поступков.

Уезжая осенью на юг, муж оставит мне запечатанный конверт с надписью "Consuello" ("Утешение") и попросит, чтобы я прочла это письмо, "если мне станет особенно тоскливо".

Он возвратится скорее, чем предполагал, не вынеся юга даже в "бархатный сезон" (в Солотче - лучше!), но письмо к тому времени будет прочтено.

Александр писал, что отгремел наш кризис, который убедил его ещё больше прежнего: что никто-никто, как я, не может быть предан ему. Никто не может жить его интересами так, как я. И ни с кем никогда ему не могло бы быть так просто, так естественно, так легко, как со мной.

"Если вчувствоваться и вдуматься, то с годами наши связи с тобой становятся только прочнее и вечнее. Всё отходит и отойдёт как тленное и временное: смятения чувств, столкнове-ния самолюбий, вспышки гнева, несправедливые обиды. Вспомни, они ведь не длились никогда подолгу, всегда их вытесняли любовь и жалость бесконечная друг к другу. Тебе больно тотчас больно и мне".

Он просил хранить в душе эту нетленность и вечность нашей близости.

"Не из пафоса, а потому, что это так и есть,- писал он,- ничто уже, кроме смерти, не может нас разлучить. Но пусть она будет нескоро".

Спустя 6 лет "треугольник" повторился. На этот раз исход оказался другим.

А то письмо до сих пор хранится у меня. Когда мне становится особенно тоскливо, я его перечитываю.

Рязань - Москва - д. Рождество

1969-1974 гг.