Весенняя охота на гусей   ::   Куваев О

Я сейчас хочу жить свои шесть десятков. Через двадцать лет от меня будет могильный холмик. Скажи, учившийся в институте брат, какую проповедь из какой газеты поставишь ты мне против этого факта?

В тусклом свете единственной лампочки лицо брата Семы казалось усталым. Походил он сейчас на киношного благородного проходимца. Охотники уже кончили обсуждать Федорово ружье и начали врать друг другу, изредка прерываясь: "А может, еще сообразим одну?"

- Я вам соображу, - сказала буфетчица из-за стойки.

- Не знаю, - сказал Санька. - То, что деньги нужны, - это так. А дальше? Они выпили.

- Хоть это ты понял, мой младший брат, - сказал, выдохнув водку, брат Сема.

- Сегодня мы с Вовкой хорошо взяли, - сказал Санька. - По другому бы. Вот как у тебя. Безопасно.

- А ты езжай на Север, - сказал брат Сема. - Там платят. С деньгами будешь, и руки не дрожат. - Он снова разлил водку.

- И поеду, - неуверенно сказал Санька. - Тут от одной директорской ухмылки подохнешь. Вовка говорит, что его скоро посадят.

- Смотри, Саня, - раздумчиво сказал брат. - Знай, что я у тебя всегда есть. Но ты ведь сам себе не веришь, что поедешь...

Так Санька Канаев через два месяца разнообразных мытарств очутился в затерянном среди снегов и тундры районном поселке, и в какой-то комнатушке мощный дядя в полярном костюме окинул одним взглядом городскую Санькину фигуру и коротко определил: "Завалящий. На Кертунг".

Начальнику отдела кадров управления было столько же лет, сколько и Саньке Канаеву. И этот симпатичный заика-сверстник бестрепетной рукой вывел в его трудовой книжке: "Уволен по статье 47, пункт "г". Вывел и Муханову.

- А вы думали как, дгузья? - спросил их начальник отдела кадров беззлобно.

- Кгыса ты канцелярская, - ответил ему Муханов.

Они вышли в коридор и несколько минут постояли молча. В коридоре шла непонятная для посторонних суета. Приземистый парнишка с циркульным, заросшим белесым пухом лицом протащил ворох спальных мешков и исчез в комнате-клетушке. В комнатушке сразу взревели мужские голоса, и оттуда высыпало человек десять, кинулись на улицу, и - "посторонись!" - понесли с шумом и гиканьем консервные ящики, мешки, кипы брезента. Из окованной железом двери вышагнул высокий парень в великолепном черном костюме. В руках у парня была винтовка и несколько обойм с патронами. Этому завтра в тундру. С противоположного конца коридора шел грохот пишущих машинок. Там у дверей машбюро толпились с пачками исписанных листков начальники партий: гнали последние главы зимних отчетов. Через две недели управление должно опустеть.

- Пойдем, - сказал Санька. - Нам здесь не светит.

- Да, - ответил Муханов. - И я, знаешь ли, хочу вина.

Они поселились в сорокакоечном бараке гостиницы, где дежурная, закутанная в шерстяной платок от макушки до пяток, не спрашивала ни паспорта, ни виз, а просто брала пятерку аванса из расчета 70 копеек в сутки. В бараке были грязно-розовые стены и грязный пол, но в середине топилась углем громадная железная печь, и здесь давали настоящую кровать с пружинной, сеткой, чистым, проглаженным бельем и двумя зелеными шерстяными одеялами. Здесь жили командированные, женщины, дети, все те, кто куда-то двигался или чего-то ожидал в этих кочевых краях.

Они пили гнусный перемороженный вермут. И с каждым стаканом на лице Муханова поселялось все больше недоумения: "Трудовая у меня ни одного перерыва не имеет - раз, приехал я сюда, конечно, за деньгами - два. И что же получается, Саня?"

- Есть у меня брат в Москве, - сказал Санька. - Шаг на телеграф, и монета готова. - Муханов молчал.

- Монету в карман, - продолжил Санька, - и билет на самолет. Со стюардессой позаигрывал - уже в Москве. А?..

- На, глотни, - сказал Муханов.

- Не пропадем, - не очень уверенно сказал Санька.