Весенняя охота на гусей   ::   Куваев О

Ты, говорит, специально для тундры родился. Год поучись оленей пасти, потом мы тебя учиться пошлем. Человеком, говорит, станешь. Смешно. Был я все время Толька, вдруг человек. Нет, я пойду!

- Ты - подведешь? - спросил Федор. И Саньке почудилась опять в вопросе безжалостная насмешка, которая всегда была для него наготове у Федора.

- Нет, - сказал он. - Мне деньги нужны. Хочу накопить монеты на мраморный саркофаг с надписью: "Здесь лежит Санька Канаев - добродетельный человек". Смешно?

- Да, - сказал Федор. - Однажды я вот в таком же случае много смеялся. Друг у меня умирал в лагерном лазарете. Три дня умирал и три дня твердил в бреду: "Хочу имя, фамилию, а не щепочку с номером". Ужасно много я тогда хохотал. И сейчас, как вспомню, прямо корчит от смеха. Один Глухой это знает, как я первый год у него в избушке веселый был.

Санька поднял глаза на Федора, и вдруг словно тайный рефлектор вспыхнул и осветил мир: он увидел покрытое бледной испариной лицо пожилого человека, и бессонную муку в глазах, и тот самый металл, который, если он есть, не дает человеку расползтись в смердящий кисель.

- Повезло мне, - выдохнул в озарении Санька. - Ах, черт побери, как повезло. - И утих метроном. - Деньги нужны, - сказал он. - Люду на материк отправлять буду, чтобы там рожала. Барахло всякое. Знаешь ведь, бабы? Им только до универмагов дорваться. Миллиона не хватит.

- Гусь, - лихорадочно зашептал Толик. - На нас прет. Тихо.

Он стал приподнимать ружье. Тяжелый одинокий гусак летел прямо на них, весь темный на фоне светлого неба, неторопливый и уверенный, как дредноут.

Санька ладонью прижал Толиково ружье. Гусь пролетел низко, так что был виден темный печальный глаз и изогнутые маховые перья, пролетел прямо над ними, не ускорив полет и не обратив внимания на первобытный дым костра, на три человеческие фигуры на вершине холма.

- Гусь, - растерянно сказал Толька. - Красивый какой. Ах, какой же красивый жить полетел.