Волк среди волков   ::   Фаллада Ханс

Желто-серая штора не шевельнулась. Девушке казалось, что вонючая духота двора чувствуется и здесь. Ее знобило.

Потом она оглядела себя. Нет, знобит не от холода - знобит от мерзкой духоты, от дурного запаха. Она смотрит на свой живот; он белый, такой нетронутый; удивительно даже, как в этом воздухе, отдающем разложением и гнилью, что-то могло сохраниться нетронутым!

Девушка не имела представления, который был час - судя по шумам, могло быть девять, и десять, и одиннадцать - с восьми и до двенадцати утренние шумы всегда одинаковы. Возможно, что в комнату сейчас войдет хозяйка, фрау Туман, с утренним кофе. Ей бы надо, как просит Вольфганг, встать и приличия ради одеться, да и его прикрыть. Хорошо, сейчас она так и сделает. Вольфганг иногда начинает вдруг страшно заботиться о приличии.

- Стоит ли? - сказала она ему как-то. - Туманша и не то еще видывала. Ей бы деньги свои получить, а тогда ее ничто не смущает.

- Не смущает? - мягко усмехнулся Вольфганг. - Ее не смутит, что ты в таком виде?

Он посмотрел на нее. Под таким его взглядом она всегда становится расслабленно-нежной. Ей бы хотелось привлечь его к себе, но он заговорил строже:

- Это нужно ради нас самих, Петер, ради нас самих! Пусть мы и так сидим в навозной куче; по-настоящему мы увязаем в навозе только тогда, когда сами себя перестаем уважать.

- От платья же приличной не станешь и не станешь неприличной, если платья нет, - возразила она.

- Пусть хоть платье будет!.. Не в том дело! - сказал он почти грубо. Пусть хоть что-нибудь служит нам напоминанием... Мы не мразь, ни я, ни ты. И как только я добьюсь своего, для нас все станет легче - только бы не прижиться нам в этой смрадной дыре. Не превратиться в такую же мразь, как другие.

Он пробормотал что-то еще, неразборчивое. Опять он задумался о том, как "добиться своего", он отдалился от нее. (Он часто от нее отдаляется, от своего Петера.)

- Когда ты добьешься, меня уже не будет с тобой, - сказала она ему однажды.

С минуту было тихо, потом все-таки сквозь раздумье до него дошло то, что она сказала.

- Ты будешь со мною, Петер! - ответил он резко. - Всегда, всегда. Думаешь, я забываю, как ты ждешь меня из ночи в ночь? Забываю, как ты здесь сидишь, в этой дыре... нагишом?! Забываю, что ты никогда ни о чем не спрашиваешь и никогда не пристаешь ко мне, с чем бы я ни пришел? Ох, Петер! - воскликнул он, и в его глазах засветился блеск, который она не любила, потому что он был зажжен не ею. - Этой ночью уже почти удалось! Была минута, когда передо мною лежала гора денег... Я чувствовал, вот уже почти, почти... Только еще разок, другой... Нет, не стану перед тобой притворяться. Я ни о чем определенном не думал - о доме там, о саде, о машине или о тебе... Но точно какой-то внезапный свет зажегся передо мною, нет, то был лучистый свет во мне самом, жизнь стала широкой и светлой, как небо при восходе солнца, все стало таким чистым... И вдруг... - он поник головой, - вдруг какая-то девка заговорила со мной, и с этой минуты все пошло вкривь и вкось...

Он стоял с поникшей головой у окна. Она почувствовала, взяв в обе руки его дрожащую руку, как он юн, как полон юного воодушевления, сколько юности в его отчаянье - как юно и как безответственно то, что он ей говорит...

- Ты добьешься своего! - тихо сказала она. - Но когда добьешься, меня уже не будет с тобой.

Он высвободил руку из ее ладоней.

- Ты останешься со мной, - сказал он холодно. - Я ничего не забываю.

Она знала, что он подумал о своей матери, которая однажды дала ей пощечину. Но остаться с ним только потому, что однажды его мать дала ей пощечину, - этого она не хотела!

А теперь, с нынешнего дня, она все-таки должна остаться с ним - и навсегда. Правда, он еще ничего не добился, и она знает давно, что на том пути, каким он шел до сих пор, у него ничего не выйдет.