Заколдованный портной   ::   Алейхем Шолом

Слыхали мы, что у вас имеются две козы и обе доятся. На что вам две дойные козы? Солить? Стало быть, одну из них вы, наверное, хотите продать? Продайте ее мне! Какая вам разница? Вот так и скажи. Понимаешь?

- Конечно, понимаю! Чего ж тут не понимать? - сказал Шимен-Эле. - За свои деньги я должен еще упрашивать? За деньги все на свете можно достать. "Серебро и злато и свиней очищают". Скверно, видишь ли, когда звонких нет... Вот тогда уж подлинно: "Нищий подобен покойнику" - что означает: если нечего жрать, ложись спать, или, как говорят: без пальцев и кукиша не покажешь... Есть такое изречение: "Аскакурдэ дебарбантэ дефаршмахтэ..."

- Снова писание, и опять-таки писание! У меня уже голова трещит от твоих изречений, чтоб ты провалился! - ответила Ципе-Бейле-Рейза и принялась, по своему обыкновению, честить мужа и втолковывать ему в сотый раз, чтобы он прежде всего попытал счастья у меламеда Хаим-Хоне, авось что-нибудь и выйдет... А что, если он не захочет?.. Но почему ему не захотеть? С какой стати он должен иметь двух коз, да еще дойных к тому же? Есть, слава тебе господи, люди на белом свете, у которых и полкозы нет. И что же? Умирают они от этого?

И так далее, все то же.

ГЛАВА ВТОРАЯ

И бысть утро - начало светать, а наш портной поднялся рано, помолился, взял палку да кушак и в добрый час двинулся пешком в путь-дорогу.

Было воскресенье, погожий, солнечный летний день. Шимен-Эле даже не запомнит такого замечательного, благодатного дня. Давненько уже не бывал Шимен-Эле в поле, на вольном воздухе. Давно уже глаза его не видали такого свежевымытого зеленого леса, такого чудесного зеленого покрывала, усыпанного разноцветными крапинками. Уши его давно уже не слышали щебетания птиц и шума крыльев. Нос его давно уже не обонял вкусного запаха зеленой травы, сырой земли. Шимен-Эле Внемли Гласу провел всю свою жизнь в другом мире. Глаза его постоянно видели совсем иные картины: мрачный подвал, у самой двери - печь, ухваты, кочерги да лопаты, полное до краев помойное ведро. Возле печи, у помойного ведра, - кровать из трех досок. На кровати - ребятишки, много, не сглазить бы, ребятишек - мал мала меньше, полураздетые, разутые, немытые, вечно голодные. До ушей Шимен-Эле доносились совсем иные голоса: "Мама, хлеба!", "Мама, булки!", "Мама, кушать!.." И покрывал все эти голоса голос Ципе-Бейле-Рейзы: "Кушать? Чтоб вас черти не ели, господи милосердный, вместе с вашим дорогим отцом-недотепой!", "Чтоб вас черт не побрал вместе с ним!" Нос Шимен-Эле привык к другим запахам: к запаху сырых стен, которые зимою мокнут, а летом зацветают плесенью; к запаху кислого теста с отрубями, лука и капусты, сырой глины, чищеной рыбы и потрохов; к запаху ношеного платья, бьющему в нос из-под накаленного утюга вместе с паром...

Вырвавшись на миг из убогого, гнетущего, мрачного мира в новый, яркий, вольный свет, наш Шимен-Эле почувствовал себя как человек, в знойный летний день окунувшийся в море: вода несет, волны подхлестывают, он ныряет, ныряет и, всплывая, дышит полной грудью... Наслаждение, рай земной!..

"И что бы, казалось, мешало господу богу, - думал Шимен-Эле, - что бы ему мешало, если бы каждый труженик, к примеру, мог ежедневно или хотя бы раз в неделю выходить сюда в поле и вкушать от благ божьего мира? Эх, мир! До чего он хорош!.." И Шимен-Эле начал, по своему обыкновению, напевать молитвы, толкуя их на свой лад:

"Сотворил ты - создал ты, господи, свою вселенную - мир твой, издревле по ту сторону города! Избрал ты нас - и обрек ты нас на жизнь в Злодеевке, в тесноте и в духоте. И дал нам - и отпустил же ты нам, господи, горестей и болячек, нищеты и лихоманки - по милости твоей великой - ой-ой-ой!..