Журавли   ::   Шишков Вячеслав

Короткая ситцевая кофта колышется на ее высокой груди как живая, и крепкие щеки цветут.

- Только чур, уговор: Танюхе молчок, - говорит дрожащим голосом Андрей и щурит глаза на грудь Настасьи.

Настасья задышала пуще.

- Боишься? - насмешливо протянула она.

- Боюсь, - сказал Андрей и привычной рукой опрокинул Настасью на снопы.

...Было в риге очень жарко, душно. А на просторе стоял туман, и сквозь туман бельмасто намечался месяц в широком круге.

Когда Андрюха шел домой, покрытая инеем трава шуршала.

Чрез гряды, от сладких кочерыжек, из тумана в туман стрельнул длинноухий заяц.

- Улю-лю, косой! - заорал Андрей.

Близился рассвет. Творя молитву и сугорбившись, шла за водой к колодцу Татьянина бабка. Кое-где желтели в избах утренние огоньки.

III

Михайлов день пришел с большим снегом. Село справляло съезжий престольный праздник восьмого ноября по старому календарю. Много пива, самогонки, всякой снеди, - песни, плясы, ругань, кулаки, и колья.

Гуляла вся сельская знать, даже сам председатель исполкома прикатил из соседнего села. Священник отец Семен после обедни обходил с крестом все по порядку избы, к вечеру его водили под руки, самосильно уже стоять не мог, служил молебны на коленях, сидя и кой-как. К ночи водили под руки по почетным хозяевам и захмелевшего председателя исполкома.

К утру и председателя и попа укладывали в крайнем, под железной крышей, доме на одну кровать.

- Как бы греха не вышло, - тыкаясь носом, бубнил хозяин. - С попом вместе вроде зазорно, до кого хошь доведись...

- Ни хрена, сойдет... - мямлили гости. - Он, кутья, советскую власть-эвон как на словах-то превозносит.

Веселей всех у молодой вдовы Настасьи. Ей надо веселиться, надо парней да неженатиков прельщать: время уходит, бабье хозяйство - не хозяйство, и сердце бьется под холстом, как птица.

Встань, молодчик, прибодрись,

Ай-люли, прибодрись!

гремели крепкие молодые груди. У кривого кота звенит в ушах.

Вздрагивают золотые хвостики самодельных свечей.

Андрюха изогнулся, сложил калачом руки и красуется средь хоровода.

Кого любишь, выбирай,

Кого любишь, выбирай!

Низкий поклон, суконная железная рука вцепилась в мягкую, шелковую руку:

Да покрепче поцелуй,

Да покрепче поцелуй!

и выхваченная из голосистого круга Татьяна жеманно подставляет Андрею сомкнутые губы.

- Довольно играть! - звонко, надрывно кричит вдова. - Э-эх! - Щеки ее вспыхивают, она хватается за черноволосую свою голову. - Э-эх!.. Девоньки, выпьем по стакашку... Молодчики!.. - Глаза ее ревниво взглянули на Андрея, и с злобным хохотом она ударила его по спине рукой. - Андрюша... Э-эх!..

А помнишь?

И заходил хмельной стакашек. Бледная, опечаленная, Таня подошла к окну. За окном крутил снег и рявкала гармошка.

- Плясать! Девоньки... Гуляй, вдова! - разжигающе кричала Настасья, помахивая красным платком. - И коего черта замуж не берете?.. Э-эх!.. А уж поцелую... А уж прижму...

От гармошки, гиканья и плясов дрожала печь.

Татьяне как-то по-особому, впервые стало плохо. Она быстро вышла, по дороге ее мутило, она глотала пушистый снег.

И вдруг мгновенный ужас всю сковал ее.

IV

Целую неделю Татьяна ходила как безумная. По глухим ночам она прислушивалась к себе и тихо плакала. Бабка Дарья как-то ночью окликнула ее:

- Ты что?

Татьяна молчала.

Наутро бабка Дарья долго и пристально щуцдла ее взглядом из-под хохлатых сердитых бровей.

- Лихо тебе? Ой, девка...

Старуха поплелась к Настасье.

- Слышь-ка, вдовуха, слышь-ка, - затрясла она головой в черном повойнике. - Так-то ты караулила внучку-то мою. А ято, старая псовка, как с путной с тобой пускала в ночное девкуто. Слышь, говори, с кем она?

У Настасьи упал из рук косарь.

- А что? - И губы ее побелели.