In Telega (цборник статей)   ::   Эппель Асар

Помните в "Иосифе и его братьях", как первочеловек, сказавший частице окружающего хаоса "я тебя назвал!", набирался уверенности?

Люди, однако, довыдумывались, и окружающий мир больше не доверяет нам своих крупных планов, природа, виднеясь на горизонте слабыми зубцами синеющей кардиограммы леса, покидает нас и, хотя располагает именованием всякой травинке и мотыльку, возвращается в доманновский хаос, и никто-никто больше не скажет "я тебя назвал"...

Но к чему это я? А к тому, что вокруг - уже давно сплошной гиппопотам. Даже птицы - гиппопотам. Пернатого от пернатого отличить не можем. Голосов их и подавно. А хоть бы и можем, но подевали куда-то глаголы, назначенные речью для обозначений птичьего голосоведения.

Вы пристаете к ребенку: "А как делает курочка? а петушок?" А вот если пристать к вам: "А неясыть? а козодой? а свиристель?" Скажем, поэт К. к слову "тропа" приплел для рифмы "скопа", и она у него "кычет", ибо рифмует поэт про родные степи, где "евразийские орды со всеми кагалами и со всеми каганами погребены", причем доглядывает у него за отчиной и дединой страж всякой народности - строгая птица кречет.

Поэт врет.

Кречеты кружат не над славянской степью, а над лопарской тундрой, и птица они импортная, привозившаяся соколиной охоты ради за большие деньги аж со Шпицбергена. Скопа же по орнитологической книжке "молчалива, голос короткий свист".

У бьющих себя в грудь так всегда. У просто писателей всегда не так. Вспомним, какие сокровища ушли на первую фразу простенького чеховского "Налима". "Летнее утро. В воздухе тишина; только поскрипывает на берегу кузнечик да где-то робко мурлыкает орличка..."

Давайте и мы, чтобы не ошалеть от народности, бездарности и стёба, коллекционировать хотя бы утраченные птичьи глаголы, как делал это когда-то Юлиан Тувим в статье "Очерк чирикологии" или древнеримский поэт Альб Овидий Ювентин, написавший по данному поводу даже поэмку "Elegia de Philomela".

Итак, курицы квохчут, гуси гогочут, утки крякают - говорите вы... Лебеди ячают, зяблик рюмит, выпь бухает, галка чалкает - говорю я.

Продолжайте...

ЧАЙКА И ЧИБИС

По-польски "чайка" - mewa, но чайка (czajka) в польском есть тоже и означает чибиса. Одинаковые, но разносмысленные слова обоих языков, случается, сбивают с толку, и польский переводчик пьесы Чехова (кто - не важно) крупно ошибся, озаглавив перевод "czajka". Смысловой ряд пьесы переориентировался на чибиса - вздорную птичку с дурацким хохолком, кричащую в лугах "чьи вы?", а еще называемую у нас пигалицей, а также словцом, какое напечатанию не подлежит.

И вот знаменитейший польский режиссер (кто - не важно) решает ставить Чехова, для чего берет сказанный перевод. Сведущие люди наушничают ему об ошибке переводчика, думая, что режиссер это учтет. Но режиссеры ничьих мнений не учитывают и, если припереть их к стенке, говорят, что "так видят" или (против чего уж совсем не попрешь) что это "новое прочтение". В Польше закипела дискуссия, кого имел в виду Чехов - чибиса или чайку? Мнения разделились. Русский текст в расчет не брался. Эмблему МХАТа не вспоминали. Даже то, что члены Политбюро ездят на "Чайках", а не на "Чибисах", то бишь "Пигалицах", споривших не остановило. Литературоведение же обрело на века текстологическую проблему.

Дело обычное. Пытливое существо - человек любопытствовать порой устает и познанием небрегает. Сумма этих снов разума становится или молвой, или создает стойкий предрассудок, о чем я и подумал, услыхав (на сей раз от литературоведа по радио) о знаменитой лермонтовской "ошибке" лжеродительном падеже в строчке "из пламя и света рожденное слово...".

Перескажу рассказанное еще Иваном Панаевым. Привозит Лермонтов Краевскому стих "Есть речи - значенье...". "Дивная вещь! - ахает Краевский. - Однако следует писать "из пламени и света"". "Вздор, - отвечает Лермонтов. - Поэтам вольности позволены. И у Пушкина их много. Дай-ка переделаю..." Через пять минут он бросает перо: "Ничего нейдет в голову. Печатай как есть. Сойдет с рук..."

Но с рук Лермонтову не сходит. А зря.