Заговор русской принцессы   ::   Сухов Евгений

Надев третью сорочку, Софья Алексеевна невольно фыркнула:

— Что, не нравятся мои телеса?

— Матушка, Софья Алексеевна, да как вы можете такое говорить! — яростно запротестовала боярышня, всплеснув для пущей убедительности руками.

Царевна лишь вздохнула.

— Да будет тебе! Мне тоже не нравится. А куда денешься? Поживешь с мое, так такое же пузо отрастишь.

Губы боярышни передернулись, выдавая брезгливость. В озороватых глаза так и читалось: «Уж мое-то пузо с твоим не сравнить!»

Повертевшись перед зеркалом, царевна уныло продолжила:

— Ведь я же с малолетства хворостиной была. Батюшка меня даже жердиной называл? Не веришь… Вот и мне более не верится. А теперь во как меня раздуло! — постучала Софья Алексеевна широкими ладонями по выпирающему животу.

— Худоба всегда от болезни, матушка, — убежденно заговорила боярышня, — а глядючи на вас, так сразу видно, что вы здоровьем пышете.

— Скажешь мне тоже, — отмахнулась Софья Алексеевна, но голос у царевны размяк; умеет боярышня настроение прибавить. — Ты мне вот какой кафтан принеси, Пелагея… Серебром обшитый, с малиновыми тесемками.

— В котором вы на Пасху были? — уточнила боярышня.

— Его.

— Да пояс широкий с яхонтовыми каменьями.

— Уже бегу, государыня, — легкой птахой упорхнула в соседнюю комнату боярышня.

Сегодня Софья не нравилась себе особенно. Лицо выглядело отечным. Государыня посуровела: что за дела, царевна проснулась, а ни одной боярыни рядышком нет! Ковш воды поднести некому!

— Лукерья… Парамоновна! — громко позвала Софья Алексеевна. — Долго мне ждать!

— Иду, государыня, иду! — послышался в сенях встревоженный голос ближней боярыни.

Сначала из-за двери послышались торопливые тяжеловатые шаги, а затем в сенях раздалось спешное дыхание, и в комнату влетела высокая боярыня в летнем кафтане с широкими рукавами. На худых плечах — меховая накидка. В противоположность государыне, Лукерья Парамоновна была необыкновенно тощей. Но держалась она прямо, подпирая высокой шапкой потолок. Лицо у Лукерьи Парамоновны выглядело безликим и бледным, каким может быть только луна, затянутая дымкой облаков. Но черные, чуть выпуклые глаза смотрели зорко, стараясь предугадать малейшее желание госпожи.

Лукерья Парамоновна была постельницей царевны: ей вменялось дежурить в опочивальне Софьи Алексеевны, подправлять подушку, подтягивать простынку, чтобы не сбивалась в складки, а уж если ноженька государыни выглядывала из под одеяла, так ее непременно следовало укрыть. Но чаще всего обязанность боярыни заключалась в том, чтобы поднести царевне прохладного кваску да убрать поутру переполненный горшок.

Нахмурив брови, Софья Алексеевна хотела уже было отругать ближнюю боярыню, но, натолкнувшись на заискивающий взгляд, только ворчливо буркнула:

— Где же тебя носит-то?

— В горле что-то запершило, матушка, — охотно отозвалась боярыня. — Ковшик наливки клюквенной испила. Кажись, прошло. — Восторженно всплеснув руками, беззастенчиво польстила: — Какая же ты красивая, Софья Алексеевна! Век живу, а вот такой красы сроду не видывала!

За что держала царевна подле себя нерадивую боярыню, так это за откровенную лесть. Как тут не поверить сладкоголосой! Иной раз глянешь на себя в зеркало и невольно подумается: а может, не столь дурна, как самой видится.

Но сей раз боярыня перестаралась; и в ее визгливом голосе прозвучали откровенно фальшивые интонации. Но гневиться Софье спозаранку не хотелось.

— Дуреха ты, Парамоновна, — примирительно произнесла царевна. — Какая же из меня краса, ежели на правой щеке прыщ выскочил. Глянька-ка!

Лукерья Парамоновна подалась вперед. Подслеповато прищурившись, посмотрела на лицо Софьи:

— Не видно, государыня.

— Да ты совсем слепая стала! О, как раздуть может! — надула Софья Алексеевна и без того толстые щеки.

— Да к тебе, государыня, никакая зараза не пристает, — поспешила убедить ближняя боярыня.