Непрошеная повесть   ::   Нидзё

Но только внешне — но существу же жизнь аристократии, всего императорского двора была своеобразным вращением на холостом ходу, ибо безвозвратно канул в прошлое былой порядок, когда власть в феодальном японском государстве принадлежала аристократии.

Разумеется, богатая культурная традиция, сложившаяся в аристократической среде в минувшие века, не могла погибнуть в одночасье. При дворе по-прежнему продолжались занятия искусством — музыкой, рисованием, литературой, главным образом поэзией, но также и прозой. Об этом убедительно свидетельствует «Непрошеная повесть» Нидзё, придворной дамы и фаворитки «прежнего императора» Го-Фукакусы.

***



Проза предшествующих веков была разнообразной не только по содержанию, но и по форме, знала практически все главные жанры — рассказ (новеллу), эссе, повесть и даже роман, — достаточно вспомнить знаменитую «Повесть о Гэндзи» (нач. XI в.), монументальное произведение Мурасаки Сикибу, надолго ставшее образцом для подражания и в литературе, и даже в повседневном быту. Уникальной особенностью классической средневековой японской прозы [4] может считаться ее лирический характер, проникновенное раскрытие духовной жизни, чувств и переживаний человека, как главной задачи повествования, — явление, не имеющее аналогов в мировой средневековой литературе. «Непрошеная повесть» Нидзё написана в русле давней литературной традиции. Ясно, что перед нами не дневник в современном понятии этого слова. Повествование построено по хронологическому принципу, но совершенно очевидно, что создано оно, если можно так выразиться, «в один присест», на склоне жизни, как воспоминание о пережитом. Начитанная, образованная женщина, Нидзё строго соблюдает выработанный веками литературный канон — «литературный этикет», по определению академика Д. С. Лихачева, — пересыпает текст аллюзиями и прямыми цитатами из знаменитых сочинений не только Японии, но и Китая, обильно уснащает его стихами, наглядно показывая, какую важную, можно сказать, повседневно-необходимую роль играла поэзия в той среде, в которой протекала жизнь Нидзё. Широко используются так называемые «формульные слова», наподобие то и дело встречающихся «рукавов, орошаемых потоками слез» для выражения печали, или «жизни, недолговечной, как роса ни траве» для передачи быстротечности, эфемерности всего сущего.

Больше того, в текст повести то и дело вплетаются не только отдельные образы или целые предложения, заимствованные из классической литературы; нетрудно заметить, что даже многие эпизоды, как они поданы в повести, основаны на чисто литературных источниках, а не подсказаны личным опытом автора. Перепевом традиционных мотивов являются, например, сцены прощания с возлюбленным при свете побледневшей луны на предутреннем небе или сетования по поводу пения птиц, слишком рано возвестивших наступление утра, т. е. разлуку, — мотив, перешедший в литературу из древнейших народных песен. Заимствование поэтических ситуаций и образов — это почти непременное правило средневекового «литературного этикета» безусловно было для своего времени весьма эффективным приемом. Современникам Нидзё, людям той среды, в которой она жила, были сразу понятны эти многочисленные аллюзии, они действенно расширяли поэтическое звучание текста, усиливали его эмоциональное звучание. А чего стоят пространные описания нарядов, мужских и женских, при почти полном отсутствии внимания к изображению самой внешности персонажей! И дело тут не просто в тщеславии или в чисто женском интересе к «нарядам» — наряд в первую очередь наглядно и зримо определял положение человека в социальной системе той эпохи. «Человек был в центре внимания искусства феодализма, — пишет академик Д. С. Лихачев, — но человек не сам по себе, а в качестве представителя определенной среды, определенной степени в лестнице феодальных отношений» [5] .