Зола   ::   Биргер Алексей

Он сидел в неприбранной комнате, за старым столом, крышка которого, светлого полированного дерева, была вся в царапинах и в разводах от пролитых химикалий, в кружочках от горячих металлических кастрюль и подстаканников, которые без зазрения совести ставили прямо на стол. Но насколько неухожена была мебель, насколько царило в комнате запустение, настолько аккуратно и четко все было разложено на столе. Человек работал, не совершая ни одного лишнего движения. Он был профессионалом своего дела, одним из лучших. Можно сказать, что он жил своей работой, чувствуя себя творцом, почти равным Богу. Правда, Бог умел творить и жизнь, и смерть, а этот человек - только смерть. Что ж, его устраивало такое равенство наполовину.

Закончив сборку, он бережно положил изделие в коробку из-под обуви и снял очки. Он стеснялся очков и надевал их только тогда, когда его никто не видел. Очки чуть портили образ хмурого и сурового творца смерти без нервов и комплексов, который он старательно пестовал. Поэтому он никому не позволял присутствовать при своей работе. Впрочем, он никому не позволял присутствовать и тогда, когда ещё не нуждался в очках. И не только из чисто практических соображений - что заказчик-остолоп мог сунуть нос не туда, куда надо, и все напортить. Скорей, он не хотел, чтобы кто-либо разглядел потаенную страсть, с которой он работал над каждым заказом. Ему не хотелось, чтобы эту страсть прочти в его скупых бережных движениях, в почти чувственных ласковых прикосновениях, с которыми он монтировал тончайшие детали и присоединял тончайшие проводки. Для него это было как близость с женщиной и даже больше, чем близость с женщиной. Женщины его не интересовали. Всю жизнь он был влюблен только в смерть, которую творил своими руками. Ну, может, он ещё любил деньги - очень большие деньги которые ему платили. Насчет гонораров он вообще был прижимист. Заказчики считали его скупцом, называли его порой "живоглотом", гадали, зачем ему такие суммы, если он живет бедно и одиноко, не тратясь ни на какие радости жизни. Но платили всегда столько, сколько он называл, не торгуясь, что бы они потом ни думали и ни говорили о нем у него за спиной. Он приучил! Наверно, деньги нравились ему потому же, почему нравилась смерть, которую он почти ежедневно держал в руках: они тоже даровали ощущение высшей власти. Он мог бы купить все что угодно - включая самые роскошные вина, любовь самых роскошных женщин - но его это, можно ещё раз повторить, не интересовало. Его раздражали идиоты, которые растрачивали и разбазаривали свою жизнь на все эти пакости, и с тем большим удовольствием он сеял смерть среди этих недоумков.

Он снял очки, потом опять надел, заметив какое-то движение в углу. Это с потолка спускался паук, суча из брюха свою паутинку - этакий крохотный альпинист. Человек поглядел на паука, подмигнул ему.

- Письмецо несешь? - голос у него был из тех подсевших голосов, которые и повысить невозможно, даже если очень захочется - из-за то ли изношенности, то ли особого устройства голосовых связок. Спокойно звучал этот голос, не окрашенный никакими эмоциями, спокойно и равнодушно. - Или добрую весть? Или гостей ждать велишь? Что ж, гости скоро будут - хорошие гости. Порадуют нас с тобой, так? Впрочем, для тебя главная радость - когда муха запутается в твоей паутине. А я ведь тоже... свою паутину плету. Мы с тобой понимаем друг друга, так?

В этом взрывник был очень похож на многих одиноких людей - избегая и сторонясь себе подобных и разговоров с ними, они с удовольствием могут разговаривать сами с собой, с предметом мебели, с пауком, с бьющейся о стекло бабочкой.

Паук, ничего не ответив, продолжал свой спуск. Взрывник усмехнулся и покачал головой.

Возле его калитки послышался автомобильный гудок, тут же залаяла собака, загремев длинной цепью. Взрывник выглянул в окно.