Золотой истукан   ::   Ильясов Явдат

Смертный - и поверху бродит, не тонет. Жутко смотреть. Господи помилуй, неужто оборотень? Догадлив Калгаст.

- Несмышленыш! Тут мель. - Взрыл стопою мокрый песок. Хлопнул влажной ладонью ладью смоленую по стойке носовой, под голову птичью затейливо рубленной, с глазами из раковин выпуклых, с медным клювом кривым. - Вот, кречет мой на ней сидит. Не веришь? Пощупай.

Ткнул жердью Руслан - и впрямь бугор, водой чуть прикрытый. Взбаламутил ее Калгаст, да и солнце на той воде: слепит, как железо жидкое, потому и не видно мели.

- Ну?

- И вправду.

- А то растрезвонишь: Калгаст, мол, упырь, брат водяному. Смерды мне ноги отсекут.

И все ж не проходит боязнь. Верь такому. В очах - злая волчья понятливость, зубы хищно сияют на опаленном лице. И весь он - как пень обгорелый. Черный. Сухой. Голову тиной прикрыл. Пахуч, как зверь. Хвойной прелью несет от него, дичью, грибами. Чисто леший.

- Пятый раз с утра застреваю. Тяну, толкаю, волоку. Притомился. Вы-то далече? А, вот и ладно. Я ниже, в город, плыву, лещей везу на торжище. В озерах глухих наловил, навялил, гору навалил. А здесь у вас пескарей пропащих, и тех не видать.

- Где уж, - вздохнул Добрита, косясь на корзины в ладье. - Всю Рось процедили сквозь сеть. Выгребли живность. Рачка-дурачка не сыскать в нашей речке. А хороши лещи?

- Угощу. Да и тронемся вкупе. Трудновато одному-то. Колодину вашу оставьте. Чего с ней возиться?

Руслан с беспокойством:

- Бросим челн - обратно на чем?

- Дотошный, - усмехнулся Калгаст. Отвернул холщовую полость, коей были прикрыты корзины, добавил скучающе: - А доведется?

- Чего?

- Обратно.

Вконец оробел Руслан. - К чему ты? Воздержись.

- И наперед загадывать не след. Время лихое.

- Ну тебя! - Дрожат у Руслана губы, вот-вот заплачет. - С тобой заплывешь…

- Экий ты… хлипкий, - сказал с досадой Калгаст. - Прежде-то вроде был чуть посмелей. Отчего он хнычет? - обратился охотник к Добрите.

- Волхв трубил.

- А! Тоже добродеи. Кой пес их принес. Нацепили, черти, погремушек, бренчат, кричат, палками стучат. Всю дичь разогнали. Чего ты скис? Волхв - не волк.

Тут и Добриту согнуло.

- Брось, не кощунствуй, брате! Горе накличешь. И без того ой как худо.

Руслан - тот вовсе схватился бежать, но упредил негодный Калгаст: сунул под нос золотистую рыбину - разве уйдешь?

Велик белый свет. Народу - невпроворот. Живут двое где-то за сто или тысячу верст, или за год пути, в разных концах земли; слыхом друг о друге не слыхали, чаять не чают когда-нибудь сойтись с любовью или ненавистью. Но судьба - хитра. Она настороже.

… Проворно грыз Руслан сухую, точно щепа, плоскую рыбу. И той же порою - час в час, не очень, чтоб далеко, но не так уж и близко отсюда, на Днепре, за порогами, - другой детина, тоже плечистьй да жилистый, однако старше, темный, скуластый, еще проворнее разделывал баранью тощую кость.

Звали его по-чужому: Хунгар, и нравом он был чуть покруче, чем юный смерд из Семарговой веси. Лежал бек Хунгар на ветхой кошме, в палатке шерстяной, подвернутой снизу ради прохлады, кость обгладывал, косо оглядывал стан кочевой, из тех же убогих палаток составленный. Мало скота у орды, еще меньше - детей. Женщины истощены, мужчины зубами скрежещут: не дай господь сейчас их затронуть.

Обгрыз кость Хунгар, призадумался: кому отдать, псу ли худому, на брюхо припавшему, жене ли своей Баян-Слу, что дерзко сидит спиной к господину, смотрит на Днепр, обхватив колени.

Уныло шумит, словно плачет, на порогах вода, от пены хлопчато-бела. Синь. Белизна. Кажется, небо в пятнах пушистых волокон опрокинулось вниз, втиснулось меж берегов. Наверно, потому и нарекли аланы древний поток Дон-Аброй, Небесной рекой. Чайки над пеной кричат, будто к себе зовут.