Якорь - любовь   ::   Погодин Радий Петрович

---------------------------------------------

Погодин Радий Петрович

Якорь - любовь



Радий Петрович ПОГОДИН

ЯКОРЬ - ЛЮБОВЬ

Рассказ

Свобода воли, чувство веса, чувство пространства - единственно служили материалом Творцу семь дней творения. И он создал то, что создал.

Скульптору кроме нужна еще и кубатура - близкие стены и низкие потолки сминают форму, не дают ей развиться до светоносного состояния, как развивается, скажем, лилия.

Может быть, для роста ее дарования, может, по другой причине, но факт - Алексей Степанович отдал дочери свою большую мастерскую в Гавани, забитую прекрасными цветами.

Собственно, ни дочка, ни зять ничего не просили; молодые скульпторы особой скромностью не отличаются, но эти не просили. Собирались уехать в Алма-Ату.

Дочке объяснять пришлось, что любовь возможна везде, даже в райских аллеях, но искусство - лишь там, где кровь истории не застывает в трещинах камней: в Риме, в Париже, в Ленинграде. Литература пусть цветет где хочет, как трава, - хоть на помойке.

Искусству же, особенно скульптуре, нужны АФИНЫ.

Он и хороший заказ для дочери выхлопотал - мемориального солдата трехметрового.

Дочка подумала-подумала и согласилась.

Прекрасные цветы она передала в кинотеатр "Прибой".

Помещение, которое Алексей Степанович нашел для себя, некогда принадлежало художнику-прикладнику с биографией леопарда, пребывающему сейчас за решеткой. Оно было небольшим, но со всеми удобствами полуподвал в центре города, где веснами грохочет лед, оттаивая в водосточных трубах.

Алексей Степанович уже давно не ощущал в себе божественного духа, и труд его над глиной, не содержащей света, был схож с черной магией, с секретом оживления неживого. Неживое было раньше живого, и неживой станет лилия, родившаяся на заре.

Мастерскую в Гавани Алексей Степанович в свое время забил цветами в больших горшках и кадках: лимонами, апельсинами, мохнатыми бегониями, гортензиями, кактусами. Но и они не помогли - кубатуры вдруг оказалось слишком много для его таланта. Кубатура требовала мускулов и орденов, полуподвал - гипербол, пентаграмм и тишины. В полуподвале живое - лишь отблеск звезды.

Созданные им гомункулусы теснились на стеллажах. Он отбирал лучших, чтобы отлить в бронзе. Путь их будет долгим во славу Парацельса по подзеркальникам дворцов, театров и библиотек. И вечен их мотив - движение. И зеркала, и полированный камень, и позолота будут отбрасывать на благородную бронзу живые блики и живые тени.

Однажды, размышляя с карандашом над энергетикой весовых частей, собственно и создающих иллюзию движения с определенным эмоциональным знаком, Алексей Степанович услыхал грохот. Возникший где-то наверху грохот все приближался с выкриками, угрозами и бранью. Когда загрохотало рядом, Алексей Степанович не утерпел, вышел на лестничную площадку.

Двое мужчин (один лет сорока пяти, в клетчатой фланелевой рубахе и спортивных брюках с белыми лампасами, другой - в серьезных очках и в тройке из хорошего шерстяного трико) тащили на веревке якорь Холла пудов на десять, покрашенный жидким железным суриком.

- А на руках нельзя? - спросил Алексей Степанович.

Старший мужчина разогнулся, но не до конца и, схватившись за поясницу, сказал с тоской:

- Ни боже мой - я знал, что дом набит идиотами. Попробуй подними! И захлопни клюв. Каждый гусак корчит из себя млекопитающее.

Они проволокли якорь мимо Алексея Степановича по семи ступеням последнего цокольного марша и застряли в дверях: понадобился лом и помощь добровольцев, чтобы протащить его сквозь двойные на тугих пружинах двери. Якорь цеплялся за косяки и порожки, упирался лапами, казалось - ворчал. Но его все же выволокли, обматерив. И прислонили к стене напротив мастерской Алексея Степановича.