Эдвард Ли
ГОЛОВАЧ

Головач, вязание крючком и журнал американской медицинской ассоциации

Что такое «головач»?

Если вы до сих пор не знаете, то я не собираюсь вам объяснять. Хотя я скажу, чем он не является.

Он не относится к бейсбольной терминологии, никак не связан с «даблом» или «триплом».

Это не ребус и не головоломка.

Не антоним слова «ногач».

Ладно, беру свои слова обратно. Я расскажу вам, что это такое. Отчасти.

Термин «головач» придуман Эдвардом Ли. И, насколько я знаю, родился он в его воспаленном воображении совершенно случайно. Я так и вижу, как он радуется, что придумал, если не совершенно новое слово, то определенно новое его значение. И я убежден, что однажды оно появится в «Википедии». Возможно, переиздание новеллы, наряду с блестящей короткометражной экранизацией, ускорит этот необратимый процесс.

В любом случае, и жизнь и работы Ли всегда преисполнены радости. Когда я представляю себе Ли, почти всегда вижу его улыбающимся. В этой улыбке много не только озорства, но и простой жизнерадостности. Дайте ему бутылочку холодного пивка, стулик в уличном кафе, чтобы он мог наблюдать за прогуливающимися мимо «летними цыпочками», и больше ему ничего не надо. Составьте ему компанию, и в какой-то момент разговора, независимо от того, насколько серьезной будет тема, эта улыбка неизменно появится у него на лице. Как бы говоря о том, что жизнь хороша.

Больше всего эта улыбка запомнилась мне по двум случаям. Первый произошел на одном давнишнем «Всемирном съезде любителей ужасов» в Нэшвилле, первом для нас с Ли. Когда мы возвращались к себе в гостиничный номер перекурить и накатить по пивку, до нас, двух писателей-отшельников, вдруг дошло, что многие из этих любителей ужасов не только были рады встрече с нами. Они ждали этой самой встречи. Они знали и очень любили наши книги. Удивительно, но некоторые из писателей, чьи работы мы читали и которыми восхищались, тоже восхищались нами.

Мы чувствовали себя как та Золушка из сказки.

Помню, Ли расхаживал по номеру с бутылкой пива в одной руке и сигаретой в другой, мотал головой и улыбался.

Второй случай произошел относительно недавно.

В 2003 году двое отважных, совершенно безбашенный психов — Майклы Кеннеди и Энтони — решили, что из «Головача» получится классный фильм. А еще они решили, что будет клево, если Ли и его приятель Кетчам поработают статистами в роли копов, нашедших у обочины дороги обнаженный труп. И неважно, что Ли никогда раньше не снимался в кино. А я хоть и снимался, это было черт знает, когда. Естественно, мы ухватились за эту затею. По крайней мере, для меня, живущего в Нью-Йорке и Ли, обитающего во Флориде, это был лишний предлог вместе побухать.

А потом еще этот обнаженный труп.

И вот ассистент продюсера уже везет нас из аэропорта Буффало в холмы над сонным городишком Эликотвилл, штат Нью-Йорк. Съемка только завтра, но мы хотим посмотреть место. Сворачиваем на какую-то грунтовку. Накануне прошел дождь, поэтому она вся раскисла. Довольно мрачный денек. Да и холодновато для этого времени года. Едем еще какое-то время, потом видим посреди глуши деревянную хибару. На двери пара оленьих рогов.

Хибара Дедули.

«Ух ты», — говорит Ли, или что-то в этом роде. Он слегка удивлен.

Мы вылезаем из машины, и нас тепло встречают режиссер Арчи, его команда и актер Эллиот Котек, игравший Трэвиса.

Сегодня они снимают сцены в доме, поэтому мы заходим в дверь, перешагивая через кабели и оборудование. В комнате, в кресле-каталке сидит Дик Муллани, игравший Дедулю, а женщина-гример молча рисует ему «кровавую рану». Перед ним стоит старый побитый рабочий стол. Повсюду валяются ботинки, колодки для обуви, оленьи рога, инструменты, и прочий хлам. Тогда я во второй раз запомнил улыбку Ли.

«Здорово!» — говорит он, или что-то в этом роде. «Отлично! Я это себе так и представлял!»

Он жмет руку Муллани со словами: «Вы тоже отлично выглядите!!»

Снова вспоминаю про Золушку. До и после этого, такое выражение восторга я видел разве что на лицах у пятилетних детей.

Хотя если б у меня было зеркало в первый день съемок «Потерянных», я увидел бы такое выражение и на своем собственном лице. Наверное.

Все дело в том, что некоторые писатели вроде нас — хотя и не все, испытывают вполне естественную радость, причем довольно часто. Мы знаем, что то, что мы делаем, это игра. Высокоуровневая игра, дающаяся нам превеликим, как не парадоксально это звучит, трудом. И тем не менее, это игра. И она приносит нам огромное удовольствие. Помните Кэтлин Тернер в начале фильма «Жемчужина Нила»? Когда она заканчивает печатать последние строки своего романа, у нее по лицу текут слезы. Она смеется и рыдает от радости. Писатели особенно любят этот эпизод.

Потому что иногда так и бывает.

Жизнь хороша.

И здорово, когда кучка талантливых, энергичных людей стараются воссоздать твое творение иными средствами. Они тоже играют. Разница лишь в том, что их игра приводится в движение именно тобой. И когда это работает, становится чертовски приятно во многих отношениях.

А еще это очень похоже на то, будто тебя кто-то читает.

Игра в чтение, разве не так?

Мне не важно, читаете ли вы Дж. К. Роулинг, Джеймса Джойса, инструкцию «Как вязать крючком» или «Журнал Американской Медицинской Ассоциации». На этот раз игра заключается в том, чтобы залезть писателю в голову. Увидеть вещи его глазами, понять его сущность и сделать его частью себя, хотя бы ненадолго.

А вы? Вы собираетесь постичь «Головача». Желаю вам удачи.

Это жесткая и веселая игра.

Эдвард Ли сделал ее такой.

С присущей ему радостью.

Джек Кэтчам

Головач

Головач.

Сегодня ночью у нас будет головач!

У нас будет такой охрененный головач, что старина Тулли Наттер обосрется в своей могиле от зависти!

Он слышал это слово во всех его вариациях много раз, но не понимал его смысла.

Головач.

Что это?

Глаза маленького мальчика расширились в темноте, словно распустившиеся ночные цветы. Спрятавшись в шкафу скорчившейся, замершей тенью, он приоткрыл дверцу на полдюйма, но так и не смог ничего разглядеть. Его мучило любопытство.

Он должен был, должен был знать, что именно они там делают.

Он много раз слышал, как они говорили об этом — но только едва слышным шепотом, хитро улыбаясь и щуря глаза. Папа, дедушка, и иногда Дядя Хелтон. Так и сегодня, когда Папа пригнал свой трактор с пастбища.

— Этот проклятый Кодилл взял и сломал мою ограду, — ругался Папа. Дедуля оторвал глаза от своего рабочего стола.

— Опять?

— Ага. Вот ведь сраное дерьмо! Пропало еще шесть овец! Господь Всемогущий, надо что-то с этим делать!

Вот тогда Дедуля и улыбнулся той своей недоброй усатой улыбкой. — Что мы должны сделать, сынок, так это устроить головач.

— Точно! Урод украл моих овец уже третий раз за год. Устроим сегодня головач. По-любому! Покажем этому сукину сыну, как воровать моих овец!

Вот как они всегда называли это — что бы это ни было. «Головач».

Как в тот раз, когда он подслушал разговор Папы с Дедулей. Их шепот походил на скрип гравировальной иглы.

— Пап, Мейерс говорит, Маккроу сжег у него сарай с зерном. Он устраивает сегодня головач, приглашает нас присоединиться.

Тем вечером они выпили кукурузной «самогонки», ушли и вернулись только под утро.

Маленький мальчик даже не представлял себе, что это мог быть за «головач». Но он знал только одно: На следующий день Дженни Маккроу не пришла в школу, и больше ее никто не видел…

* * *

— Милая? — Каммингс склонился над кроватью, нежно коснувшись теплого плеча подружки. Боже, — подумал он. В окно сочился тусклый утренний свет, щебетали скворцы. Кэт подняла глаза и улыбнулась.

Спецагент Стюарт Каммингс улыбнулся в ответ. Любовь моя, — подумал он. Что бы я без нее делал? Это было невыносимо. Постоянно видеть ее такой больной и подавленной. Конечно, она не заслужила этого. Что я делаю, чтобы улучшить ей жизнь? — осмелился спросить себя Каммингс. Он и так делал все, что мог.

Но этого было недостаточно.

Она всегда была очень бледной, всегда шмыгала носом. Темные круги под глазами, похожие на размазанный уголь, лишь усиливали ее переживания. Что он будет делать без нее? Она же никогда не подводила его, верно? Работала официанткой на «Деревенской бензоколонке», пока он не закончил учебу. Теперь она заболела, и пришла его очередь, отплатить ей тем же.

Но это было так… тяжело.

— Будь осторожнее на работе, милый, — прощебетала она ему с искренней, неподдельной любовью в голосе.

— Где твой рецепт? — спросил Каммингс. — Вечером, по пути домой, заеду в аптеку.