Моему любимому «врагу» — С.Ф. (24 февраля 2022 г. — 5 сентября 2022 г.)
«И заставили проходящего некоего Киринеянина Симона, отца Александрова и Руфова, идущего с поля, нести крест Его» (Мк. 15:21).
— Тебе, конечно, кажется, что я поступил жестоко. Но это не так… Дело в том, что я тебя совершенно невозможно люблю. Вот.
В странном отупении он смотрел на его золотисто-каштановый нимб. Аппель ерзал напротив него, почесывал затылок и сжался в плечах, как в страхе, что ему сейчас треснут.
— А-а-а… — Он пытался ответить. — Эм-м-м… А!
Аппель опустил боязливо глаза.
— Конечно, я не желал вам плохого, это произошло как-то само, я и подумать ничего не успел и… Я, конечно, не хотел потерять тебя — вот и все.
Объяснение, начавшееся с разочарования и злобы, приобретало иные оттенки, более страшные и опасные для обоих. Немыслимо: Аппель признается в любви, причем столь недвусмысленно, что разыграть непонимание уже не получится.
— В конце концов, — начал Аппель опять, чтобы усилить впечатление от прежнего, — я не сказал ни слова неправды. Разве не так, Берти?
Нужно было срочно ответить, и он промямлил первое, что пришло в голову:
— О-о-о… я тебя тоже люблю. — И он неестественно рассмеялся. — Мы столько дружим… с тобой.
— Ты меня любишь?
— Разумеется.
Аппель больно закусил губы.
Снова он рассмеялся, чувствуя, как ранит это его старого друга, который из друга внезапно превратился в опасного человека напротив. Но смех этот был оружием против ужаса, сузившего горло, мозг, все его внутренности.
— Конечно… — растягивая, как резинку, повторил за ним Аппель. — Ты меня любишь. Я не сомневался.
— Мы все тебя любим.
Тот кашлянул.
— Все — это кто?
— Мария, и Дитер, и Кете, мы все.
— Конечно… Не сомневаюсь.
Аппель встал, но затем сел — без приглашения вошла черно-белая горничная. На жестяном подносе стучали фарфоровые чашки; руки были обнажены, в красных пятнах.
— Кто разрешил вам войти? — спросил Аппель.
Она испугалась и отступила.
— Простите…
— Я вас не слышу.
— Мадемуазель Катерина мне приказала…
— Мадемуазель Катерина вам может приказывать?
Чашки застучали сильнее. Он встал и забрал у нее поднос.
— Я, честное слово, я…
— Ничего. Все хорошо.
— Простите, пожалуйста… не говорите моей госпоже. Мадемуазель Катерина сказала, чтобы я не стучалась, что вы разозлитесь, если я постучусь.
— Все хорошо. Закройте.
Дверь она захлопнула ногой, потому что руки не слушались; шаги затарабанили — она убегала.
Аппель отказался от протянутой чашки — в чае болтались два кубика сахара.
— Это же твоя чашка.
— Нет, в моей три. Достань их ложкой — и все.
— Они частично растворились. И после этого ты говоришь, что Катерина хорошо ко мне относится? Относясь ко мне хорошо, она забыла, что я не употребляю сахар, ни грамма?
— Возможно, она позабыла. Я и сам бываю забывчив.
— О, конечно. — Аппель понизил голос. — Конечно, она забыла. Хотя мы только вчера говорили о сахаре, и что есть его нельзя, и что ты раньше умрешь, потому что три кубика в чашке — это кокаин!
Он тихо вздохнул. Истеричность Аппеля вкручивалась в его виски с болезненной пульсацией. Не думать о Кете, не думать, что… Аппель несколько раз фыркнул, изображая, что у него насморк от недельной болезни, откашлялся, покрутил ботинком у ножки стола, а после сказал, что Мария хотела его рисовать, и что он думает отправиться к ней — в кои-то веки у него есть настроение.
— И кем же она хочет тебя нарисовать?
— Полагаю, королем баварским. У нее был шаблон.
— Скажи ей, что Софи приезжает в шесть. Петер звонил и просил, чтобы мы позаботились.
— А она что, не знает?
— Нет, это я говорил с ним.
— Скажу, хорошо.
Аппель потоптался, потрогал косяк и заметил, что ремонт, конечно, получился хороший. Он не ответил. Нос шмыгал не переставая. Аппель вышел спиной вперед и случайно стукнулся о полосатую стену. И, как горничная, ногой толкнул дверь.
У калитки была воткнута лопата с тонким черенком (диаметром в 3 см) — ею пользовалась только хозяйка. Она самостоятельно занималась садом. Аппель постоял, рассматривая белесый черенок. С востока, с ветром, тянуло запахом свежей травы, и пыли, и засохшей глины, и, быть может, почерневших стен синагоги с противоположной стороны реки. Аппель послушал, как стучит в оконных рамах, а решившись, схватился за черенок и, как вор, побежал с места преступления. Лопату он держал у левого колена, грязный наконечник стучал о его голень.
Он отошел от дома, свернул на полосатую бежево-красную дорожку — там, в окончании полосы в 327 шагов, на высоком парчовом стуле пребывала Мария. Аппель шел близ зелени, испытывая к ней противоестественную ненависть. Спроси его, чем виновата трава, — и он бы ответил, что траве не следовало появляться на свет, она грязная и вонючая, и животные, которые ее употребляют, тоже грязные и вонючие. Со злым удовольствием Аппель пустился в размышления, каким бы хорошим был мир, не останься в нем коров, коз, лошадей (и кто там, помимо них, питается травой?). Не то чтобы ему не нравились животные, просто сегодня они его раздражали за их спокойное и не хищное существование. Так Аппель не заметил, как прошел 127 шагов. В упоении ненавистью он размахивал лопатой, как самурайским мечом. Зеленые пятна слева и справа скрипели от его японских ударов.
— Что это вы делаете?
Он выронил лопату и застыл как виновный.
— А, это вы…
— Вы что, за мной шли? — язвительно перебила она.
Ненависть, испытываемая им к коровам, козам и прочей благостной живности, переключилась на явившуюся ему нынче знакомую. Катерина уверенно приблизилась и подняла с земли лопату старшей сестры.
— Марии бы не понравилось, что вы украли ее штуку.
— Я… конечно, я ее не крал!
— А что же вы сделали?
— Я взял ее на время! Конечно, это слишком ясно. Не нужно быть гением, чтобы это понять.
Она кашлянула и улыбнулась. В это мгновение Аппелю хотелось убить ее. Она была намного ниже, каких-то 165 см (он умел высчитывать, это много раз спасало его). В сравнении с ней он был почти великаном — 197 см (и свое тело он знал в сантиметрах). Он кашлянул тоже — было бы немного некрасиво убивать ее сейчас, озаботившись тем, насколько она меньше и насколько тонки ее кости и слабы мышцы. Это не говоря о том, что он гостит у ее старшей сестры и неэтично…
— Как прошло ваше чаепитие с Альбертом?
— А, чаепитие. Конечно. Вы были невероятно милы, послав нам чай.
— О, вам понравилось? — Она счастливо заулыбалась. — Я очень старалась, мне так хотелось, чтобы вы оценили мою заботу.
— Только вы мало сахара мне положили…
— О, а я не сказала горничной, чтобы она взяла с собой еще? Мне показалось, я положила достаточно, но… сахарница лишней не бывает.
В глухой ненависти он молчал. Тишина этого места усиливала его впечатление — насколько эта женщина желает ему смерти, и как он хочет убить ее, разорвать ее рот (6 см и 6 мм), оторвать нос (ровно 5 см) и выбить глаза (левый — 4 см и 1 мм, правый — 4 см и 2 мм). Губами (ширина — 1 см и 5 мм) она улыбалась, как не зная о его мыслях, а в действительности зная и опасаясь.
Она отступила на шаг, встала боком к нему, а руки свела за спиной. Лопата была серьезным оружием.
— Вы хотите навестить мою сестру?
Волосы (22 см и около того — от корней) опустились на ее щеки — тонкие каштановые прядки в золотистой копне.
— Конечно. А что?
— Вы от нее что-то хотели?
— Ничего. Хотя нет, я должен сказать, что чета Кроль приезжает.
— Можете ей кое-что передать от меня?
Выражение ее изменилось.
— Вы можете пойти со мной. Скажете ей сами. Осталось ровно 200 шагов. В вашем случае 203.
— Скажите Марии: мне жаль, что я испортила ей праздник. Испортила вам всем.
Она мило, как ребенок, поковыряла ногой землю, а затем, не простившись, пошла по дорожке к мосту. Лопата слегка испачкала ее спину.
Аппелю нужно было пройти 200 (нет, 199!) шагов, и 164 из них он злился на Катерину и мечтал, чтобы она убилась — внезапно, таинственно и навечно. Она, конечно, знала о нем, и об Альберте она знала, и этого было достаточно, чтобы мечтать.
Мария взглянула на него — голова ее склонилась к плечу, и смотрела она сурово.
— Пришли!.. Нечем заняться? Хотите, чтобы я вас рисовала?
— Так, гуляю немного.
Близ деревянной штуки (Аппель не помнил, как она называлась) стояли два низких стула. На первом, аккуратно расправив юбку, восседала Мария (172 см роста). На второй кое-как присел Аппель; ноги его были велики, и он уперся каблуками в зелень (6 см длины, не более). Обрыв, что расстилался в 7 шагах от Марии, а от него шагах в 9, был очень красив и страшен. Аппель боялся высоты, потому что не мог ее высчитать, а все, что не поддавалось измерению, вызывало у него нечто схожее с паникой. Чтобы стало спокойнее, он спросил у Марии: