...И грянул гром   ::   Незнанский Фридрих Евсеевич

Довольно дорогой окровавленный нож с длинным выбрасывающимся лезвием лежал в полуметре от головы убитой, и впечатление было такое, будто она все еще тянется за ним.

Судмедэксперт покосился на молодого еще опера убойного отдела МУРа, которому из-за неопытности прощались подобные вопросы, видимо, с трудом великим удержался, чтобы не проехаться по профессиональной подготовке выпускников Вышки, вздохнул обреченно и только после этого повернулся к следователю межрайонной прокуратуры, который также ждал его заключения.

— Вскрытие, конечно, покажет, но уже сейчас могу сказать, что смерть наступила от проникновения колюще-режущего предмета в область печени. Судя по всему, ножа, с узким лезвием до пятнадцати сантиметров длиной.

И он кивнул на нож, до которого еще не дошли руки экспертов.

Видимо вполне согласный с предварительным заключением судмедэксперта, следователь пробурчал что-то маловразумительное и кивнул Мартынову, чтобы тот шел за ним. Когда вышли в коридор, произнес негромко:

— Ты с матерью убитой уже разговаривал?

— Не успел. Там вроде бы врач с ней возится.

— Как только придет в чувство, попробуй ее разговорить. А я с соседями пока что потолкую. Может, и проклюнется что-нибудь важное.

Врач «скорой» сумел-таки вывести мать убитой из состояния шокового ступора, и теперь появилась надежда, что она сможет ответить хотя бы на часть вопросов, которые крутились на языке оперуполномоченного убойного отдела МУРа.

— Вы мама Валерии?

В ответ кивок и тоскливый взгляд наполненных слезами глаз, в которых плескалась боль.

— А ваш муж… отец Валерии?

— Мы… мы в разводе.

— Значит, в этой квартире вы жили вдвоем с дочерью?

И снова унылый кивок и тусклый, как приглушенное эхо, ответ:

— Вдвоем.

— Ваша дочь училась, работала?

На лице женщины застыл какой-то немой вопрос, но пока она не справилась с этим своим состоянием и так же тускло произнесла:

— Студентка… училась на дизайнера.

— Выходит, сегодня она должна была быть на занятиях?

На этот раз отрицательное покачивание головой и столь же тускло-бесцветное:

— Лерочка… она заболела. Что-то простудное. И вот…

Ее плечи дрогнули, она закрыла лицо руками, и стоявший неподалеку врач тут же сунул ей в руку небольшую мензурку с какой-то дрянью.

— Выпейте… Надежда Николаевна. Полегчает.

Видимо даже не осознавая до конца, что делает, мать убитой приняла протянутое лекарство, поднесла к губам и вдруг снова зашлась в рыданиях. Когда наконец-то ее отпустил и этот приступ, Мартынов задал, пожалуй, самый главный вопрос:

— Простите, а в какое время ваша дочь возвращалась из колледжа?

Явно не понимая, о чем ее спрашивает совсем еще молоденький коренастый оперативник, Надежда Николаевна моргнула ресницами, и на ее лице застыла мучительная маска убитого горем человека, которому забыться бы сейчас в своем горе, а его терзают непонятными вопросами.

— О чем вы? И зачем? Мартынов повторил вопрос и негромко добавил:

— Поймите, Надежда Николаевна, это очень важно.

Мать Валерии неопределенно пожала плечами:

— В четыре, а то и в пять. Раньше приезжать никак не получалось.

В пять… До четырех домой не возвращалась. А эксперт утверждает, что смерть наступила не позже трех…

Это уже была зацепка. По крайней мере, выстраивалась рабочая версия, и Мартынов негромко спросил:

— А в какое время вы возвращаетесь домой?

В потухших, заплаканных глазах можно было прочитать и удивление, и возмущение одновременно.

— Я?

— Да, вы, — уже более настойчиво произнес Мартынов. — Я имею в виду, вы в одно и то же время заканчиваете работу?

На лице женщины дернулся нерв, однако она все-таки смогла пересилить себя и тусклым, совершенно бесцветным голосом произнесла:

— Если вам, конечно, это что-то даст… Я парикмахером работаю… в салоне красоты. А график у нас — два по двенадцать.