Под черным знаменем   ::   Семанов Сергей Николаевич

В описываемое время среди каторжан пожизненное заключение среди всех прочих имели только восемь процентов. Так он изначально оказался на вершине внутритюремной пирамиды, что давало ему некоторую нравственную опору – важнейшее приобретение той жизни, а также материальную поддержку сокамерников: для бедняка, каким он был, это уже немало.

Зато в смысле образовательном и идеологическом Махно, безусловно, числился среди последних. Согласно приблизительным прикидкам историка M. H. Гернета, автора «Истории царской тюрьмы», среди каторжан преобладали люди низших социальных слоев, вот данные тогдашней отчетности судебного ведомства: «земледельцы» (крестьяне) – 28,5%, чернорабочие (к ним, надо полагать, причислили Махно) – 12,6%, фабрично-заводские рабочие – 20,5%, ремесленники – 19,0%, итого по всем четырем категориям – более четырех пятых узников, подавляющее большинство. Ясно, что почти все они были малограмотные, а так как тогдашние революционеры очень почитали теоретические предметы (доступные им по преимуществу в «популярных» брошюрах), то авторитет «теоретиков» был среди того своеобразного общества весьма высок.

Из кого же состояла, по тому же источнику, каторжная «элита»? Преподаватели и учащиеся (большинство, конечно, из последних) – 5%, аптекари и фельдшера – 0,8%, врачи – 0,1%. Выразительная арифметика! Убивали приставов, городовых и служащих банков «низшие» – молодые работяги и прочие, они и кончали потом жизнь на виселице или томились на каторге: «образованные» же, как правило, благополучно скрывались на аккуратных берегах Швейцарии или сопредельных пространствах, столь же благополучных. И вот весьма любопытно: среди «политических» Гернет не поминает ни одного университетского приват-доцента и ни единого гимназического учителя. «Образованность» в той среде понималась именно как осведомленность в содержании тощих эмигрантских брошюр и – особенно! – умение вести по поводу них бесконечные споры, «дискуссии» – высшую степень революционно-идеологической подготовки.

Каторжанин представляется нынешнему читателю прежде всего как «человек с тачкой», «человек с кайлом». Неточное весьма перенесение современности на прошлое. В Бутырках каторжане не отягчались никакими принудительными работами, трудились они сугубо добровольно. Да, тюрьма – не сахар. Распорядок был строг, тюремщики – люди ожесточенные, охотно и не всегда справедливо применяли разного рода внутритюремные наказания – чаще всего карцер, а также ручные и ножные кандалы, некоторые ограничения в пище и т. п.

Нет слов, тяжко все это… Но все же… Библиотеки в политических каторжных отделениях были превосходны и – что удивительно – содержали даже нелегальную литературу, включая пресловутые революционные брошюры. Переписка с родными и близкими по сути не ограничивалась, любым литературным изысканиям и записям не ставилось препон, существовала и не пресекалась без крайних поводов каторжанская «самодеятельность» (как сейчас бы сказали): хоровое пение и т. п.

В тюрьме, особенно каторжной, все заключенные строго делились по «мастям». Последнее слово «блатное», из воровского жаргона, но по сути у «политических» подобная разноголосица была куда разнообразнее и строже: разделялись они по многим партиям и их бесчисленным оттенкам. Перегородки бывали тут весьма строги и ревниво оберегались, но при любых различиях всех объединяло одно – принадлежность к Революции. Это понятие очень глубоко въелось в души всех «старых революционеров».

Во время гражданской, когда ожесточение и кровопролитие доходило до немыслимых, казалось бы, пределов, враждовавшим меж собой левым партиям не полагалось все же казнить «своих», то есть из числа тех же «профессиональных революционеров».