Кольцо Сатурна   ::   Майринк Густав

Под телескопом, с искривлёнными судорогой членами, на груди, лежит труп Мохини, и лицо его — повёрнутое кверху, к потолку — искажено ухмыляющейся гримасой смертельного ужаса.

Ученики, обступив смертное ложе, умоляют Мастера поберечь себя, но он мягко отвергает их просьбы:

— Послушайте, что я вам скажу, и не печальтесь так. Мою жизнь теперь никто не удержит, и моя душа исполнена желания завершить то, чему препятствовало тело.

Разве вы не видели, как дыхание тлена объяло весь этот дом! Ещё мгновение, и оно бы материализовалось — как туман выпадает вполне осязаемым инеем, — обсерватория, всё, что в ней находится, вы и я, все мы были бы сейчас плесенью и гнилью.

Выжженные следы там, на полу, это следы рук обитателей преисподней, переполненных ненавистью, напрасно пытавшихся завладеть моей душой. И так же, как эти выжженные в дереве и камне знаки, и другие их козни могли бы стать видимыми и остались бы навеки, если бы вы не вмешались с таким мужеством.

Ибо всё, что в этом мире «неистребимо», «вечно», как говорят глупцы, прежде было призрачно — призраком, видимым или невидимым, — и является не чем иным, как застывшим призраком.

Поэтому, что бы это ни было, прекрасное или безобразное, избранное, доброе или дурное, весёлое, но с затаённой смертью в сердце или печальное, с затаённой в сердце радостью, — всегда на нём налёт призрачности.

И если даже лишь немногие в мире ощущают присутствие призрачного, оно всё равно здесь, вечно и во веки веков.

Главный тезис нашего учения гласит, что мы должны взбираться по отвесным стенам нашей жизни к вершине горы, где стоит гигантский маг и из обманчивых отражений своих колдовских зеркал создаёт нижний мир!

Видите, я стремился к высшему знанию, я искал человеческое существо, чтобы убить его, ради исследования его души. Я хотел принести в жертву одного человека, который действительно был бы абсолютно бесполезен на земле; и я смешался с народом, с мужчинами и женщинами, и я заблуждался, полагая, что легко найду такого.

С радостной уверенностью направлял я свои стопы к адвокатам, медикам и военным — среди профессоров гимназии я почти схватил одного, почти!

Всегда «почти», ибо всегда был на них маленький, часто совсем крошечный, тайный знак, и я был вынужден выпустить добычу.

И вот пришло время, когда я наконец нашёл тех, кого искал. И не одно-единственное создание — нет, целую колонию таких существ.

Как бывает, когда случайно натолкнёшься на целую армию мокриц, приподняв с земли в подвале старый горшок.

Пасторши!

То, что надо!

Я подслушал разговоры целой когорты пасторш, о том, как они безостановочно «стараются быть полезными», проводят публичные лекции для «просвещения курьеров», для бедных негритят, наслаждающихся райской наготой, вяжут отвратительные чулки, распределяют среди населения нравственность и протестантские хлопчатобумажные перчатки… О, как же они досаждают бедному, измученному человечеству! Нужно собирать станиоль, старые пробки, бумажные обрезки, гнутые гвозди и остальное барахло, чтобы ничего не пропадало!

А уж когда я увидел, что они собираются наплодить новых миссионерских обществ и разбавить сточными водами «морального» просветительства мистерии Святого Писания, тут чаша моего терпения переполнилась.

Над одной из них — белобрысой «немецкой» штучкой, истинной порослью вендо-кашубско-обо-тритского семени, я уже занёс нож и вдруг увидел, что чрево её — благословенно, и древний Закон Моисеев удержал мою руку. Поймал я вторую, десятую, сотую, и все они были с благословенным чревом!

Тогда я залёг в засаду, сидел там и день, и ночь, как пёс, охотящийся за раками, наконец мне удалось выхватить одну, в подходящий момент, прямо из кровати родильницы.

Это была гладко причёсанная саксонская наседка с голубыми глазами гусыни.