Улыбка капитана Дарванга   ::   Дмитрук Андрей

---------------------------------------------

Дмитрук Андрей

Улыбка капитана Дарванга



Андрей Дмитрук

Улыбка капитана Дарванга

Кхен Дарванг притянул штурвал к себе - нежно и твердо, как будто держал за плечи женщину. Исчез расчерченный на полосы и квадраты простор предгорий, стекло уперлось в облачный потолок. Форсаж!

Пилот привычно вообразил, как, мигом отстав от бомбардировщика, где-то валятся на равнину отголоски чудовищного рева. Зябкая дрожь пробегает по рыжим кистям спелого риса. А люди? Люди заняты жатвой. Соломенная труха сыплется на их потные спины, метелки-колосья дружно падают под серпом. Разве что самые юные жнецы глянут вверх из-под ладоней и солидно, по-мужски, заспорят: какой марки самолет?..

...Кхен, чуткий, как кошка, знал заранее, что приближается некий перелом. Слишком уж нервной, тревожной была жизнь в последние три... нет, пожалуй, в пять лет. Образцовый, единственный в своем роде королевский стратегический полк словно лихорадка трясла. Тревога, международные маневры, маневры с флотом, боевая тревога, сигнал атомного нападения, "готовность номер один", "дается отсчет до времени ноль"... Офицеры зачастую и спали в кабинах; пару-тройку слабых отправили во "дворец нирваны" [нирвана - в буддизме цель всех стремлений, состояние совершенной удовлетворенности], или, проще говоря, в сумасшедший дом.

Однако в близкую грозу Кхен не верил. Перед ней бывает тяжкое затишье. А будни полка напоминали агонию...

Однажды, через полчаса после завтрака, репродукторы разнесли команду общего построения на плацу. Команда как команда - значит, будут зачитывать распоряжение свыше. И все-таки Кхен был готов поклясться, что у дежурного, майора Линг Прао, какой-то глухой, растерянный голос. А поскольку летчик занимался в это время любимым делом - вместе с механиком искал призрачные неполадки в недрах машины, - то дурное свое предчувствие перенес на самолет. Словно надлежало расстаться...

Парнишка-механик, из пастушеского племени хак, еще плохо знавший капитана Дарванга, забыл о спешности сбора и торчал буквально столбом, глядя, как маленький, орехово-смуглый летчик прижимается щекой к необъятному боку бомбоносца, молитвенно шепчет что-то и гладит броню. Но сейчас же прорезь левого капитанского глаза скосилась на новичка и будто выстрелила в него язвящим шепотом: Кхен посулил парню неделю неувольнения...

Что ж! Предчувствия сбылись. Полковник не расхаживал, как обычно перед строем, а говорил, вернее, кричал, поднимаясь на носки и показывая всем белый лист бумаги. Словно без листа ему бы не поверили. И еще полковник оглядывался, как на свидетелей, на двоих совершенно штатских блондинов-европейцев, что стояли у края плаца, привалясь задами к своему черному "вольво".

Действительно, поверить было трудненько. Оказывается, пока Кхен выскребал тарелку в столовой, самые большие люди мира подписали некий сказочный документ. И теперь день этот, скверный, сухой и ветреный, следует запомнить и рассказывать о нем детям и внукам. Как гадко скрипела пыль на зубах, и ветер мотал рыжую листву за оградой, и тощий кухонный пес, которому все старания поваров не могли придать холеного вида, бесстыдно вылизывался под тягачом. И о блондинах придется рассказывать до чего свойски курили они возле своего "вольво", здоровенные бородачи в свободной парусине, и пепел стряхивали на священный бетон плаца; и полковник, вместо того чтобы одернуть их, оглядывался с беспомощным видом: "Помогите, подскажите..."

Положение капитана Дарванга в полку было двойственное. Упрекнуть его по службе не представлялось возможным, настолько дисциплинированным, знающим, неутомимым проявлял он себя со дня прихода.