Время под колоколом   ::   Петров Владислав

Ему оставалось только отделить зерна от плевел и донести драгоценные крупицы до своего покровителя дона Мануэля де Сааведра, секретаря великого инквизитора.

Камачо, знакомый с закоулками замка не хуже, чем лиценциат с прелестями своей экономки, был для него человеком незаменимым. Впрочем, и дон Кристобаль, случалось, оказывал альгвасилу всякие мелкие услуги.

Близость с чиновником инквизиции столь же опасна, сколь и полезна; поэтому сотрапезник лиценциата, боясь сболтнуть что-нибудь лишнее, предпочитал помалкивать.

Он часто прикладывался к кувшину и по любому поводу согласно кивал. Разговор шел о гибели в Эскориале шута Диего.

- Все в руке Божьей,- назидательно говорил дон Кристобаль, приступая к десерту.- Господь призывает к себе лучших. Никто из шутов не был так близок к его величеству.

- Он был добрым католиком,- вторил Камачо.- На аутодафе в день Пречистой Девы он сам вызвался поджечь костер.

- Теперь место Диего свободно. Остальные шуты чересчур глупы. Правда, остается еще Себастьян, но, мне кажется, он в немилости у его величества.

- Вы, лиценциат, как всегда, правы. Король никогда не простит Себастьяну ту дурацкую выходку.

- Какую выходку? Я ничего об этом не знаю.

- Но вы сами сказали, что Себастьян в немилости...

- Я сказал: мне кажется... Но я не знаю ни о какой выходке.

Камачо растерянно заморгал и потянулся к стакану. Как-то само собой каждый раз получалось, что дон Кристобаль ставил его в тупик. В Алькасаре вряд ли нашелся бы человек, не знавший, в чем провинился Себастьян, но .дворцовая челядь старательно обхо57 дила эту историю. Слишком плохо она грозила закон литься, и, значит, лучше всего было держаться от нее подальше.

Карлос II, король (продолжение)

После вечерней молитвы у его величества разболеласьголова: давала себя знать усталость. Но он отверг пред ложение лейб-медика поставить пиявки: с детства хранил стойкое отвращение к этом противным тварям. Ребенком он постоянно болел, потом здоровье поправи лось, но в наследство от тех лет так и остались непропорционально большая голова, узкая впалая грудь, кривые ноги и тшательно скрываемая, но все равно очевидная ненависть к тем, кого природа наделила более благородной внешностью.

Может быть, как раз поэтому всем придворным Каряос предпочитал шутов, чьи физические недостатки обычно превосходили его собственные. Но королевская благосклонность обходилась шутам недешево.

Карлос ничем не выразил своего недовольства медленной постройкой дворца, когда слушал в Эскориале объяснения архитектора де Эрреры. Но его раздражение нередко выходило наружу весьма странным образом.

Увидев на верхушке недостроенной стены траву, проросшую между плохо пригнанными камнями, он вдруг приказал шуту Диего, который околачивался поблизости, немедля вырвать ее.

Ослушаться горбун не посмел. Уже ухватившись за злосчастные стебельки, он сорвался и упал на заготовленные строителями гранитные глыбы. Похоронили шута с почестями: все-таки он был дворянином и умер на службе у короля. А сам король, подавленный происшедшим, не находил себе покоя. Крайне мнительный, он узрел в смерти Диего недоброе предзнаменование и, бессильный унять тревогу, как гноем, наливался тоской и ненавистью.

Камачо, альгвасил Дон Кристобаль уже ополоснул руке в тазике, поданном экономкой, и всем своим видом показывал, что его ждут дела, но Камачо уйти не спешил. Неприятный осадок, оставшийся от разговора о Себастьяне, бередил ему душу; хуже всего было, что дон Кристобаль без сомнения запомнил этот разговор. Требовалось направить мысли инквизитора в другое русло, и Камачо, как нельзя кстати, вспомнил, что несколько дней назад лиценциат осведомлялся о Гойкоэчеа, купце из Кордовы; после этого вокруг купца, как по заказу, начали твориться малопонятные вещи.