Батяня просит огня   ::   Зверев Сергей Иванович

Харизматичный и запоминающийся человек, он одновременно был довольно скромным, но принципиальным гражданином своей страны. Без лишнего пафоса Лавров тащил лямку суровой военной жизни, но всегда держался по законам русского офицера: уверенно и гордо. Надо сказать, что за характер и выдержку Лаврова еще в курсантские годы очень уважали, а теперь, по прошествии стольких лет, осознав всю важность подобных качеств уже на личном опыте, уважали того пуще. Тем более что многим из собравшихся подобное великодушие и самопожертвование вряд ли были вообще когда-нибудь свойственны. Батяня никогда не выставлялся напоказ и никогда не требовал наград за свои подвиги – он понимал, что люди вроде него, к сожалению или к счастью, остаются в тени своих дел. И то, что обычно только после безвременной и героической смерти, да и то лет через двадцать-двадцать пять, гражданские лица смогут узнать о том, чем он в действительности занимался все это время.

Именно такие мысли лезли в голову Батяне, когда он поднимал свой первый тост. Эту рюмку, по обычаю в полной тишине, пили за тех, кого больше нет среди живых. Десантникам присуще какое-то особое восприятие смерти – как полного и безоговорочного конца жизни, как мощнейшего стимула для живых и как чего-то такого, что происходит с кем угодно, только не с тобой, хотя именно так должно было произойти.

После первой рюмки над столом неуверенно еще пополз тихий шум зарождавшегося разговора, который на третьей рюмке перерос в рокочущий гул. Солидные и суровые мужчины, только что сидевшие с каменными от печали лицами, теперь вовсю вспоминали залихватскую молодость. Скорбь по погибшим товарищам уже уступила место колоритным байкам об армейской жизни молодых курсантов. Кому-то на память пришла история о нелепом карточном споре, когда одному из азартных игроков пришлось весь марш-бросок тащить в рюкзаке кирпичи. Какой-то толстый полковник вспоминал про казусы на строевой подготовке.

– Надрючили нас, Петька, дай бог! – смеялся он. – Уж так крепко во мне все это засело, что хоть чурбаном по башке бей – не вышибешь!

– Да ну тебя, Геныч, – шутливо отмахивался от краснощекого собеседника некий Петька, весьма представительный мужчина в дорогом костюме. – Лучше вспомни, как ты с парашютом в первый раз прыгал? Помнишь, как боялся, что в штаны наделаешь?! – с этими словами он, видимо, умиленный запомнившейся ему гримасой Геныча перед прыжком, зашелся гулким хохотом.

Его сосед, занявшийся на гражданке актерским ремеслом, с многозначительным видом повернулся к товарищам и с непроницаемым лицом сурово произнес: «Очко новичка в момент первого прыжка способно перекусить железный лом!» – и тут же мелко затрясся от разбиравшего его смеха.

– Да ну вас, басурмане! – Геныч было слегка сконфузился, но после того, как увидел, что все сидящие за столом зашлись от забавной импровизации, сам не удержался и от души захохотал. Этот эпизод словно послужил сигналом для того, чтобы застольный разговор перетек в новое русло: теперь все собеседники разделились на небольшие, но теплые компании – так называемые кружки по интересам.

Батяня, вдоволь посмеявшись над шуткой старого товарища, тоже решил примкнуть к какому-то из «сообществ». Он подходил к каждой компании, где его неизменно приветствовали и потчевали рюмочкой. От этого он, впрочем, никогда и не отказывался.

И хотя Андрей уже успел ко многим подойти, пожать руку и со всеми же выпить, он, казалось, практически не был подвержен воздействию магической силы хмеля. Взгляд его был все так же ясен, разве что язык слегка заплетался. Внезапно его внимание привлек какой-то мужчина, с которым был знаком еще в институте. Еще тогда этого человека почему-то не любили.