Бриллиантовое бикини   ::   Вильямс Чарльз

Всегда легко узнать, какая из них главная, потому что, как ни странно, но грудь у нее всегда пышнее, чем у прочих.

— Но, мэм, — отвечаю я. — Я умею читать. Просто эта штука как-то чудно написана. В каждом слове слишком много букв.

— Что за чушь, — говорит она. — Как это слишком много букв? Неужели ты думаешь, что Роберт Льюис Стивенсон не умеет писать правильно?

— Не знаю я ничего про этого вашего Стивенсона, — стою я на своем, — а всего-навсего пытаюсь объяснить, что эта штука не так написана и в ней сам черт ногу сломит. Смотрите, сейчас я вам покажу, что имею в виду.

У меня в кармане как раз завалялся сандвич с копченой колбасой, потому что мы только успели выйти и направиться к ипподрому, как папу сцапали пинкертоны. Вот я и вспомнил, что он завернут в обрывок вчерашнего списка забегов. Вытащив сандвич, я откусил кусок и принялся показывать.

— Глядите сюда. — И я ткнул пальцем в листок. — “Барньярд Гейт (М) 105* чал.мер.З, от Барнаби — Гейтс Айяр, от Франджи-Панджи. Дек. 5, ТрП, 6ф, 1:13 — 17, III* 1-1, 1-5, 1-3, 8-9, Стр'гф'л'Дж МолЗ, Зл'п'л'чн 119, Б'сп'чн П'др'жк 112, Пнчк 114”. Улавливаете? А теперь взгляните на этот забег: “Муха 2 Аку 1/2 фт: 48”. Что молния против собаки, и если вам вздумается хоть цент на него поставить, значит, у вас в голове опилки. Он вечно сперва рвется вперед, но с дыхалкой у него плоховато, и он всегда сдыхает у восьмого столба.

Тут они прервали меня, и начался форменный бедлам. Они ну никак не желали верить, что я все это читаю. А я сказал, что это так же ясно, как нос на лице, и растолковал: Барньярд — это чалый мерин-трехлетка, не выигравший еще ни одного забега. Он сын Барнаби от Гейтс Айяра, что от Франджи-Панджи. В последних скачках он шел примерно 1 к 17 в забеге молодняка в Тропикал-Парк пятого декабря. Жокеем у него скакал Джордж Стрингфеллоу весом сто одиннадцать фунтов при полной выкладке, разрешенной для молодняка. Дорожка была мокрой, и время победителя составило минуту и тринадцать секунд, и Барньярд Гейт лидировал на старте, на полпути и на выходе на финишную прямую, но затем выдохся и пришел восьмым, отстав от фаворита на девять корпусов. А тремя победителями стали Злополучный, Беспечная Подружка и Пончик. Поэтому я прямо заявил благотворительным дамам, что если кто здесь и не умеет читать, так это они, а не я.

Тут все и завертелось. Они закричали, что мальчик, который умеет читать только таблицы со скачек, — позор американскому образу жизни и что они отправятся прямиком в суд, отберут меня у папы и упекут в приют. Я-то, понятное дело, был против, но что тут возразишь? Оставалось лишь ждать, пока папа отвертится от призыва.

Словом, они продержали меня в приюте битый месяц и обращались со мной неплохо. Даже позволили взять почитать “Остров сокровищ”, и я так увлекся, что уже не мог оторваться. Поначалу дело шло медленно, лишние буквы мешали, но я помаленьку уловил суть и наловчился вроде как прищуриваться и отбрасывать ненужное, так что мне стало полегче. Я добрался уже до середины и был в полном восторге, когда заявился папа. Он потребовал встречи с благотворительными дамами, суперинтендантом приюта и еще какими-то людьми, которых я не знал, и это было нечто. Все так и кипели, а папа кричал, что он советник по капиталовложениям в скачки, и в том нет ничего дурного, и кто они, по их мнению, такие, чтобы отбирать у него его мальчика?

Я украдкой попытался вырвать несколько страниц из книжки, на случай если ее у меня отберут, и спросил папу:

— А ты знаешь что-нибудь о Долговязом Джоне Сильвере?

— В жизни не слыхал, — отвечает папа. — Верно, пес какой-нибудь, а я собачьими бегами не занимаюсь.

Ну, тут они все разом на него насели, и тогда-то он вспомнил про ферму дяди Сагамора. Мы поедем туда, сказал он, для мальчика нет ничего полезнее жизни на ферме. Чего у папы не отнимешь, так это способности убеждать.