Вызов врача   ::   Нестерова Наталья

Женщина заметила девочку и погрозила пальцем: не подглядывай! И в следующую секунду забыла о ней, взяла своего кавалера под руку, тесно к нему прижавшись, и, воркуя, повела к подъезду.

— Мама! — глотая слезы, тихо позвала девочка.

Ее никто не услышал.

Мама, бросившая девочку восемь лет назад, была абсолютно счастлива. От ее счастья дочери не полагалось ни малюсенького кусочка.

— Ненавижу! — произнесла девочка и пошла к арке.

Она мысленно повторила «Ненавижу!», наверное, тысячу раз, и это помогло не расплакаться.

Девочка чувствовала себя больной и старой. Будто по-ребячьи игривая мать забрала у нее детство, наградив собственной старостью.

Дома девочку ждали встревоженные бабушка и отец. На их расспросы, где пропадала, девочка устало соврала, что была у подруги.

— Но как же так? — удивился отец. — Мы обзвонили всех твоих…

— Помолчи! — остановила его бабушка. Она хорошо знала свою внучку: если та не хочет говорить правду, значит, имеет для этого серьезные основания.



ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

1



Засвистел чайник. Мария Петровна пришла на кухню и выключила газ. Который раз кипятит! Сколько еще ждать?

Вернулась в комнату, села на диван, надела очки и стала читать журнал. Через минуту сдернула с носа очки, отшвырнула журнал, решительно сняла телефонную трубку и набрала номер. Занято! У них вечно занято!

С десятой попытки пошел сигнал вызова, и ей ответили.

— Поликлиника? — рявкнула в микрофон Мария Петровна. — Кто говорит? Регистратура? Слушай, ты, регистратура… Да, больная Степанова! Да, пятый раз звоню! А ты деньги получаешь за то, что со мной разговариваешь! Где врач? На вызовах? Пусть ногами быстрее двигает, подохнешь, пока ее дождешься! Небось по магазинам шляется, а не по вызовам… Это ты меня оскорбляешь, регистратура! Я? По голосу не больная? А кто две «скорых» ночью вызывал? И нечего трубку бросать! Разбросались! — Мария Петровна посылала проклятия, хотя ее уже никто не слушал. — Всю страну к чертовой матери разбросали!

Мария Петровна опустила трубку на рычаг, подошла к письменному столу, посмотрела на перекидной календарь. Первое декабря тысяча девятьсот девяносто девятого. И единица с тремя девятками, как опрокинувшееся число зверя, и грядущий двухтысячный год вызывали почти мистический страх вхождения в новую эру. Когда-то двухтысячный казался страшно далеким. Двадцатилетняя студентка Маша Степанова кокетливо загибала пальцы, подсчитывая: «В двухтысячном мне будет… пятьдесят четыре года! Это невозможно!»

Подойдя к зеркалу, Мария Петровна повернула голову вправо-влево.

— Мне сорок пять! — произнесла она вслух. — И ни копейкой больше!

Вернулась к дивану, взяла очки, надела, снова подошла к зеркалу, закусила нижнюю губу, рассматривая подбородок. Так и есть! Черный волосок.

— Сволочь! — обозвала его Мария Петровна, достала пинцет и выдернула.

Единственным признаком старости она считала эти предательские волоски, то там, то сям вылезающие на подбородке. В молодости их и в помине не было, а теперь приходится лицо полоть, точно грядку с сорняками.

Наконец, звонок в дверь. Мария Петровна на цыпочках побежала в прихожую, припала к дверному глазку. На площадке стояла молодая женщина, варежкой стряхивала с шубы снег. Мария Петровна бесшумно отодвинула с утра смазанную маслом задвижку и побежала обратно. В коридоре, от поворота в гостиную, крикнула:

— Входите, не заперто!

У Марии Петровны большая трехкомнатная квартира в «сталинском» доме, если кричать из комнаты, чтобы услышали на площадке, — глотку сорвешь.

В гостиной Мария Петровна плюхнулась в заранее приготовленное большое кресло, укрыла ноги шерстяным пледом.

Врач задержалась ненадолго в прихожей (шубу снимала) и вошла в комнату.