Премьер-министр ( Президент)   ::   Сименон Жорж

Чем занималась Миллеран, покуда он лежал с закрытыми глазами? Ведь сегодня он ничего не диктовал. Ей не надо было отвечать на письма. Она никогда не вязала и не шила, а газеты просматривала по утрам, отмечая красным карандашом статьи, которые могли его заинтересовать.

Он был уверен, что она старательно ведет дневник, куда заносит все, подобно тому как некоторые зверьки тащат в нору все, что им попадется. После его смерти она, конечно, станет писать мемуары. Он часто пытался застать ее за этим занятием, но это ему не удавалось, и он лишь пробовал иногда поддразнивать ее в надежде, что та проговорится, но все его уловки оставались безрезультатными.

Можно было поклясться, что в соседней комнате она тоже сидит не шевелясь, как и он, и что оба исподтишка следят друг за другом.

Помнит ли она, что включить радио надо ровно в пять часов?

С раннего утра дул яростный вечер, грозя снести крышу с дома и свалить стену, выходившую на запад. От ею бешеных наскоков содрогались окна; казалось, кто-то настойчиво стучится в них. По радио передали, что пароход-паром, курсирующий между Дьеппом и Ньюхейвеном, после трудного пути чуть было не вернулся в Англию и только после третьей попытки смог благополучно войти в гавань Дьеппа.

Тем не менее около одиннадцати часов утра Премьер-министр решил выйти, как обычно, на прогулку, укутавшись в старую шубу на меху с каракулевым воротником, свидетельницу стольких международных конференций - в Варшаве и Лондоне, в Москве и Оттаве.

- Неужели вы собираетесь сегодня гулять?- запротестовала сиделка мадам Бланш, увидев его одетым для прогулки.

Ей было известно, что, если ему чего-нибудь захочется, никому не удастся его отговорить, но каждый раз начинала безнадежную борьбу, заранее зная, что потерпит поражение.

- Доктор Гаффе только вчера говорил вам...

- Речь идет о моем здоровье или о здоровье моего доктора?

- Послушайте, господин Премьер-министр... Разрешите мне по крайней мере позвонить доктору и спросить его...

Он лишь пристально поглядел ей в лицо своими бледно-серыми глазами в газетных статьях их называли "стальными". Некоторое время она выдерживала его взгляд. Со стороны в такие минуты можно было подумать, что они ненавидят друг друга.

Может быть, терпя ее присутствие на протяжении многих лет, он и вправду ее ненавидел? Такой вопрос часто приходил ему в голову. Но ответить на него было трудно. Кто знает, может быть, она была единственным человеком, которого не подавляла его слава? Или же притворялась, что это так?

В прежние дни он без всяких колебаний разрешил бы этот вопрос, ибо был уверен в безошибочности своих суждений. Но по мере того как старел, становился более осторожным.

Во всяком случае, эта женщина-немолодая и не очень приятной наружности - начинала занимать его внимание больше, чем так называемые серьезные проблемы. Дважды в порыве гнева он выставлял ее за дверь и запрещал переступать порог своего дома. Кстати, он не разрешал ей ночевать в Эберге, и, хотя там была свободная комната, ей пришлось поселиться в деревне.

Но каждый раз она являлась как ни в чем не бывало к тому часу, когда ему полагалось делать уколы, и ее весьма заурядное лицо степенной пятидесятилетней женщины не носило следов какой-либо обиды, оставаясь по-прежнему невозмутимым.

Он не выбирал ее в сиделки! Десять лет тому назад, будучи в последний раз Премьер-министром, в конце трехчасовой речи, с которой ему пришлось выступить в палате депутатов против беспощадной оппозиции, он вдруг упал в обморок и, очнувшись, увидел ее рядом.

Он все еще помнил, как удивился, придя в себя на пыльном паркете, при виде этой женщины в белом халате, со шприцем в руке, единственной среди взволнованной толпы, чье лицо хранило безмятежное и успокаивающее выражение.