Стихотворения 1912 года   ::   Блок Александр Александрович

Из страны блаженной, незнакомой, дальней

       Слышно пенье петуха.

Что изменнику блаженства звуки?

       Миги жизни сочтены.

Донна Анна спит, скрестив на сердце руки,

       Донна Анна видит сны…

Чьи черты жестокие застыли,

       В зеркалах отражены?

Анна, Анна, сладко ль спать в могиле?

       Сладко ль видеть неземные сны?

Жизнь пуста, безумна и бездонна!

       Выходи на битву, старый рок!

И в ответ — победно и влюбленно —

       В снежной мгле поет рожок…

Пролетает, брызнув в ночь огнями,

       Черный, тихий, как сова, мотор.

Тихими, тяжелыми шагами

       В дом вступает Командор…

Настежь дверь. Из непомерной стужи,

       Словно хриплый бой ночных часов —

Бой часов: «Ты звал меня на ужин.

       Я пришел. А ты готов?..»

На вопрос жестокий нет ответа,

       Нет ответа — тишина.

В пышной спальне страшно в час рассвета,

       Слуги спят, и ночь бледна.

В час рассвета холодно и странно,

       В час рассвета — ночь мутна.

Дева Света! Где ты, донна Анна?

       Анна! Анна! — Тишина.

Только в грозном утреннем тумане

       Бьют часы в последний раз:

Донна Анна в смертный час твой встанет

       Анна встанет в смертный час.

Сентябрь 1910 — 16 февраля 1912



ПЛЯСКИ СМЕРТИ

1



Как тяжко мертвецу среди людей

Живым и страстным притворяться!

Но надо, надо в общество втираться,

Скрывая для карьеры лязг костей…

Живые спят. Мертвец встает из гроба,

И в банк идет, и в суд идет, в сенат…

Чем ночь белее, тем чернее злоба,

И перья торжествующе скрипят.

Мертвец весь день трудится над докладом.

Присутствие кончается. И вот —

Нашептывает он, виляя задом,

Сенатору скабрезный анекдот…

Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью

Прохожих, и дома, и прочий вздор…

А мертвеца — к другому безобразью

Скрежещущий несет таксомотор.

В зал многолюдный и многоколонный

Спешит мертвец. На нем — изящный фрак.

Его дарят улыбкой благосклонной

Хозяйка — дура и супруг — дурак.

Он изнемог от дня чиновной скуки,

Но лязг костей музыкой заглушен…

Он крепко жмет приятельские руки —

Живым, живым казаться должен он.

Лишь у колонны встретится очами

С подругою — она, как он, мертва.

За их условно-светскими речами

Ты слышишь настоящие слова:

«Усталый друг, мне странно в этом зале» —

«Усталый друг, могила холодна».—

«Уж полночь». — «Да, но вы не приглашали

На вальс NN. Она в вас влюблена…»

А там — NN уж ищет взором страстным

Его, его — с волнением в крови…

В ее лице, девически прекрасном,

Бессмысленный восторг живой любви…

Он шепчет ей незначащие речи,

Пленительные для живых слова,

И смотрит он, как розовеют плечи,

как на плечо склонилась голова…

И острый яд привычно-светской злости

С нездешней злостью расточает он…

«Как он умен! Как он в меня влюблен!»

В ее ушах — нездешний, странный звон:

              То кости лязгают о кости.

19 февраля 1912



2



Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века —

Всё будет так. Исхода нет.

Умрешь — начнешь опять сначала,

И повторится всё, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь.

10 октября 1912



3



Пустая улица. Один огонь в окне.

Еврей-аптекарь охает во сне.

А перед шкапом с надписью Venena [1]

Хозяйственно согнув скрипучие колена,

Скелет, до глаз закутанный плащом,

Чего-то ищет, скалясь черным ртом…

Нашел… Но ненароком чем-то звякнул,

И череп повернул… Аптекарь крякнул,

Привстал — и на другой сжалился бок…

А гость меж тем — заветный пузырек

Сует из-под плаща двум женщинам безносым.

На улице, под фонарем белёсым.