Два брата   ::   дю Террайль Понсон

— Бастиан прав, — ответил, наконец, капитан, — да, мы должны сесть на лошадей и ехать до тех пор, пока будем в состоянии сидеть в седле… Здесь же дело дойдет до того, что мы не в силах будем преодолеть сна, во время которого этот костер потухнет, и тогда ни один из нас уже не проснется… К тому же… Слушайте… Русские приближаются… я слышу выстрелы их пушек.

— О, несчастье, — прошептал глухо полковник, — мог ли я когда-нибудь подумать, что нам придется бежать от горсти казаков… О, холод, холод, какой ты жестокий и — убийственный враг… Боже! если бы мне не было так холодно…

И, не договорив своих слов, полковник нагнулся к огню, стараясь отогреть свои окоченелые члены.

— Гром и кровь, — ворчал про себя Бастиан, — я бы никогда не поверил, что мой полковник — этот истый лев… не выдержит этого проклятого ветра, который свищет по замерзшему снегу.

Солдат шептал эти слова про себя, не спуская в то же время с полковника взгляда, наполненного любовью и уважением.

На посиневшем лице раненого отражалось. жестокое страдание: он дрожал всем телом, и, казалось, вся жизнь его сосредоточилась в глазах, сохранивших свое нежное и гордое выражение.

— Ну, что ж, поедемте, если уж вы этого желаете, — проговорил он, — только дайте погреться еще минутку. О, какой ужасный холод! Никогда еще, кажется, я не страдал так сильно… и, кроме того, мне так хочется спать… Господи! если бы можно было уснуть хоть на час… Только на один час!

Итальянец-капитан и гусар переглянулись между собой.

— Если он заснет, — прошептал Фелипоне, — нам ни за что не разбудить его и не посадить на лошадь.

— В таком случае, — отвечал Бастиан на ухо капитану, — я посажу его сонного, на руках, силы у меня достаточно, а чтоб спасти полковника… я превращусь в Геркулеса.

Закинув назад голову, капитан прислушивался к доносившемуся издали шуму.

— Русские должны быть с лишком за три лье отсюда, сказал он наконец, — ночь уже наступает, и они. наверное, сделают привал, не дойдя до нас. Если полковнику хочется спать, так пусть его заснет, а мы посидим около него.

Услышав эти слова, полковник протянул итальянцу руку.

— Спасибо, Фелипоне, — сказал он, — спасибо, старый друг, какой ты добрый и мужественный, ты. вот не боишься этого проклятого северного ветра. Ох, этот холод!

— Но ведь я не ранен, — возразил итальянец, — так что же мудреного, если я страдаю меньше вас?

— Друг мой, — продолжал полковник, между тем как гусар подбрасывал в костер хворост и сухие ветви, — мне тридцать пять лет. Поступив шестнадцати лет на службу, я был в тридцать полковником, — это доказывает тебе мою храбрость и выносливость. А теперь вся моя энергия, мужество и даже равнодушие к бесчисленным лишениям нашего благородного, но сурового ремесла, все это сокрушено смертельным врагом, называющимся Севером. Мне холодно!.. Понимаешь ли ты это? В Италии я пролежал 13 часов на поле битвы под грудой трупов, голова в крови, а ноги в грязи. В Испании, при осаде Сарагосы, я шел на приступ с двумя пулями в груди; при Ваграме я пробыл до вечера на лошади, несмотря на то, что ударом штыка мне насквозь проткнули бедро. А теперь я только тело без души, почти мертвец… трус, бегущий от презираемого врага! от казаков! И все это только потому, что мне холодно!

— Полно, Арман, не падай духом! Не вечно же мы будем в России. Вот вернемся в наш теплый климат… будем опять видеть солнце… и тогда львы выйдут из оцепенения…

Полковник Арман де Кергац грустно покачал головой.

— Нет, — сказал он, — не видать мне больше ни солнца, ни Франции… Еще несколько часов такого ужасного мороза, и я умру!

— Арман! Господин полковник! — воскликнули в один голос капитан и гусар.

— Я умираю от холода, — прошептал полковник с печальной улыбкой, — от холода и сна.