Клуб червонных валетов   ::   дю Террайль Понсон

Екатерины в Париже. Это было в начале января, часов в десять утра.

— Мое милое дитя, — говорил граф, — я был вполне счастлив твоей любовью ко мне, но теперь я положительно счастливейший человек во всем мире с тех пор, как раскаяние моего дорогого брата возвратило нам его.

— О, — возразила Жанна, — бог велик и добр, и он настолько смилостивился над ним, что он сделался теперь человеком святой жизни.

— Бедный Андреа, — прошептал граф, — какую примерную он ведет теперь жизнь. Какое раскаяние! Моя милая Жанна, я открою тебе ужасную тайну, и ты увидишь, насколько он изменился.

— Боже! Что же это еще? — спросила она с беспокойством.

— Ты ведь знаешь, на каких условиях Андреа поселился у нас, то есть он по наружности только живет нашей жизнью, на самом же деле он занимает маленькую холодную комнатку на чердаке, проводит все свое время в посте и молитвах и не позволяет себе никогда ни малейшей прихоти, ни излишества.

— И, — добавила Жанна, — молится ежедневно с раннего утра до десяти часов.

— Это все еще пустяки, — перебил ее снова граф, — ты не знаешь, дитя мое, самого главного.

— Я знаю, — возразила Жанна де Кергац, — что нам стоило громадного труда и усиленных убеждений, чтобы удержать его от поступления в монастырь. Я знаю даже и то, что он ежедневно в десять часов утра уходит из отеля в улицу Коломбьер, где под скромным именем Андре Тиссо занимается в каком-то коммерческом доме перепиской бумаг, просиживая за этим делом до шести часов вечера и получая за свой труд скромное вознаграждение в сто франков в месяц.

— И он вынудил меня брать с него ежемесячно восемьдесят франков, — добавил Арман.

— Такое раскаяние, такое самоуничижение, такая примерная жизнь, — пробормотала Жанна в восхищении, — должны быть угодны богу, и я уверена, что он уже давно прощен.

— О, это все еще пустяки, мои друг, — продолжал граф, — если бы ты знала…

— Да говорите же, — возразила Жанна, — говорите, Арман, я хочу все знать.

— Андреа носит на себе власяницу, и все его тело представляет из себя сплошную рану.

Госпожа де Кергац вскрикнула.

— Это ужасно! — сказала она. — Это ужасно! Но как ты…

— Узнал, ты хочешь сказать?

— Да, — ответила графиня, кивая утвердительно головой.

— Сегодня ночью я долго не спал, занимаясь с Фернаном Роше и Леоном Ролланом. Они ушли от меня в два часа ночи. Еще за обедом я заметил, что Андреа был очень бледен, да к тому же и он сам жаловался на свое нездоровье. Итак, беспокоясь об нем целый вечер, я вздумал ночью навестить его. Ты ведь знаешь, что он сделал распоряжение, чтобы в его комнату никогда не входили слуги, так как он уверял, что делает это для того, чтобы самому убирать ее и делать себе постель. Но сегодня ночью я убедился, что ему незачем было делать постель, которая оставалась всегда нетронутой, — Андреа спал на голом холодном полу, не покрываясь ничем, кроме своей власяницы.

— Боже! — вскричала графиня, — и это в январе месяце!

— Он убьет себя, — проговорил, глубоко вздыхая, граф. — Я поднялся осторожно по лестнице и подошел к его двери. Постучав в нее и не получив никакого ответа, я приотворил ее и вошел в его комнату, и какую же ужасную картину я увидел перед собой: Андреа лежал на полу, около него горела свеча, а рядом с ней открытый том сочинений св. Августина. Несчастный от сильной усталости заснул, читая книгу. Тогда-то я увидел, что вся его спина и грудь были исцарапаны до крови ужасной власяницей. Ив эту минуту я понял, почему иное неловкое движение заставляло не раз бледнеть его лицо и проявлять на нем следы мучений.

— Арман, — прервала его госпожа де Кергац, — мы должны употребить все усилия, чтобы убедить его перестать терзать себя.