Смерть дикаря   ::   дю Террайль Понсон

Там все-таки не так жарко и душно, как в комнатах.

Слепой кивнул головой в знак согласия.

— Я хочу потолковать с тобой о своих планах на будущее, — говорил Рокамболь, одевая сэра Вильямса, и, взяв его под руку, прибавил полунасмешливым тоном:

— Пойдем, почтенный, прогуляться по террасе готического замка, который отныне принадлежит мне, потому что герцог купил его у виконта Фабьена.

Говоря таким образом, Рокамболь отворил балкон.

— Иди смело, — сказал он, — пол комнаты вровень с балконом.

Сэр Вильяс вышел на террасу, а Рокамболь, все еще бледный, чувствовавший страшное биение сердца, задул свечку, стоявшую на ночном столике, и затем, подойдя к слепому, усадил его на парапет террасы, не более двух футов вышины.

— Дядя, — заговорил он, стараясь придать своему голосу беззаботный и насмешливый тон. — Не знаю, где я родился, всего вероятнее, на койке; отец мой умер на эшафоте, я был целовальником, вором, убийцей — черт знает кем!

Сэр Вильяме лукаво улыбался, как бы говоря: да, милое дитя, да, мой прелестный шалун, ты был всем этим.

— За две страницы моей жизни меня отправили бы плести снасти в Тулон на весь остаток жизни, а еще за две пришлось бы, пожалуй, познакомиться и с гильотиной. Но, разумеется, маркиз де Шамери-Салландрера ни под каким видом не предъявит этих четырех страниц истории Рокамболя.

Сэр Вильямс засмеялся.

— Ты подал мне отличную мысль, дядя, — продолжал Рокамболь, намекая на происшествие в Клиньянкуре. — Я отделался от трех стеснявших меня персон: Цампы, Вантюра и мамаши Фипар. Теперь в целом мире один ты знаешь, что маркиз де Шамери назывался некогда Рокамболем.

В этот момент молния осветила лицо сэра Вильямса. Он улыбался добродушно, как бы говоря: ты знаешь, что я тебя никогда не выдам, что я в тебя воплотился, что я люблю тебя как сына.

Увидев эту улыбку, Рокамболь судорожно вздрогнул.

— О, какая ночь! Какая ночь! — сказал он, когда громовой удар поколебал соседние холмы. — Дядя, ветер ужасно бушует! Это булочник посылает нам свой свадебный подарок.

Сэр Вильямс одобрительно хлопнул его по плечу.

— Мы находимся теперь в нежилой части замка, никто не услышит тут, если бы даже резали человека. Странно, дядя, что в жизни людей нашего сорта бывают минуты, когда человек начинает вдруг любить добродетель!

— Видишь ли, — продолжал Рокамболь после минутного молчания, — я хочу теперь вести порядочную жизнь и хочу, чтоб Концепчьона была счастливейшей женщиной, чтобы весь свет уважал ее, чтобы бедные меня благословляли. Я буду творить добро, буду щедр, великодушен — такова обязанность гранда Испании.

Сэр Вильямс одобрительно захлопал в ладоши. — Честное слово, — продолжал между тем Рокамболь, — бывают минуты, когда я воображаю себе, что я родился маркизом де Шамери, что никогда не был Рокамболем и никогда не знал отвратительного каналью, который называется сэром Вильямсом.

Рокамболь произнес эти слова со смехом, так что слепой не обиделся на него.

— Но у тебя, — начал опять Рокамболь, — самые безнравственные принципы, а в особенности один из них, весьма опасный даже для тебя самого: ты находишь, что если два человека были сообщниками, то сильнейший из них должен всегда отделываться от слабейшего.

При последних словах в душе сэра Вильямса зашевелилось смутное беспокойство, и он сделал движение, чтобы встать с места.

— Болван! — заметил Рокамболь. — Дай же мне посмеяться вдоволь, чтобы хоть несколько разнообразить нашу беседу. Я тебе сейчас расскажу одну легенду. Под нами овраг глубиной в сто метров, усаженный острыми каменьями, и я могу уверить тебя, что тот, кто прыгнет туда, непременно сломает шею.