Золото бунта   ::   Иванов Алексей Викторович

«Встречу Чупрю — так хоть якорину в него всажу… Кто змею убьет, тому сорок грехов простится», — решил Осташа и полез в чащу, стараясь не хрустеть ногами по калужью.

Стороной, таясь, он обошел излучину, не теряя Чусовой только по дальним и редким прогалам в вершинах леса. Когда по прикидке он поравнялся с Чегеном, то повернул к реке обратно. Пригибаясь за валежинами, прячась за толстыми стволами елей, густо ощетинившихся мертвой «паутинкой» тонких, сухих усиков, он выбрался на взлобье камня. Мелкие елочки у обрыва были поломаны, мох истоптан — и все. Чупря ушел так же незаметно, как и появился, — точно оборотень. И жалко. Осташа уже примерился к мысли, что сейчас ему придется суком вспороть Чупре брюхо. Осташа с досадой выбросил свой сук, тропою открыто спустился на берег и по воде напрямик пошагал к судну.

Бурлаки уже почти спихнули межеумок на глубину. Осташа молча обошел их, забрался на борт и полез в мурью. Бурлаки ждали его, не налегая пока на чегени. Сжимая в кулаке родильный крестик с процарапанным «ЛФР ГЛВ», Осташа вышел на палубу. Бурлаки смотрели на него снизу вверх.

— Алфер говорил, ты тоже сплавщик, да? — осторожно спросил Федька. — До Шайтанки судно доведешь?..

— Доведу, — угрюмо согласился Осташа и спрыгнул с борта.

Никто и не заикнулся, чтобы он брался за чегень. Фиска смотрела на него вытаращенными глазами, словно бы узнала, что Осташа — сам царь Петр Федорович. Но Фиска была уже в прошлом, до нее Осташе дела уже не было. И никогда больше не будет.

…Кто знал, сколько времени еще придется выталкивать межеумок на струю? Может, до завтра? Чтобы мертвое тело не вздуло на солнцепеке, пришлось его притопить. Ручей Чегени подпрудили насыпью, и теперь Алфер, придавленный камнем, лежал на дне в прудочке. Его чисто промытые волосы колыхались как живые. Ходуном, словно на ветру, ходила рубаха. Странно было смотреть на Алфера, неподвижно лежащего под водой. Что-то в том было и страшное, и сказочное, и язычное — будто сквозь воду, как сквозь окошко, Осташа смотрел на иной, чужой мир, в который ушел Алфер. Ушел насовсем, но еще недалеко удалился.

Ефимья стояла возле пруда, будто караульная. Она словно побелела лицом, даже губы исчезли. И пугающе выпирал ее живот, такой неуместный рядом со смертью. Осташе было и стыдно, и тягостно, и что угодно хотелось сделать, лишь бы все повернуть обратно. Он же не виноват!.. Он не знал, зачем мурзинские мужики потащили Алфера на камень Чеген! Да захоти он идти вместо Алфера, его бы не взяли, прогнали!.. Ну что же тут поделать!..

Осташа перекрестился. Хоть это он еще мог делать без вины.

— Алфер Иванович просить вас хотел перед смертью, чтоб вы крест родильный ему отдали или батюшке бы принесли, чтоб в могилу зарыть… — тихо сказала Ефимья, не поворачивая головы.

Нестерпимый жар опалил душу Осташи, раскалив уши и скулы. Значит, Чупря требовал с Алфера родильные крестики, и Алфер понял, что они — у Осташи… Осташа вошел в воду пруда, наклонился, чтобы Ефимья не увидела его лица, приподнял неожиданно легкого в воде Алфера за плечи и надел гайтан с крестиком ему на шею. Потом положил тело обратно на песок и убрал крестик за ворот рубахи.

— Благослови вас бог, — еле слышно произнесла Ефимья и протянула Осташе плотно свернутый листочек бумаги, влажный от ее пальцев. — Коли вы Алфера Ивановича годами младше, он просил вам передать…

Осташа вытер руки о бока, взял листочек и развернул. Это была «Лодья несгубимая» — тайный сплавщицкий заговор на прохождение барки мимо бойцов.



Часть вторая

ТАЙНА БЕЗЗАКОНИЯ

БОЕЦ САРАФАННЫЙ



Алфера схоронили у деревни Родина в трех верстах ниже Чегена. Деревня-то — две избы и два креста на лесном приплеске под хребтом Малиновая Гора.