Большая вода   ::   Горбатов Борис Леонтьевич

Делайте заметки в календаре, высекайте топором зарубки на палке - через двадцать дней в том месте, где прошел дядя Терень, быть большой воде.

Он идет по вязкому берегу и поет:

Гой ты, тундра пробужденная... Эх!

Ты, дорожка бездорожная... Эх!

Мои ноженьки промокшие...

Э-эх!

Кричит гусь в небе. За горой протяжно ревет олень. Пронзительно вопят чайки-мартышки. Полярные совы, важно раскинув свои великолепные весенние наряды, носятся над рекой, садятся на черные с прозеленью скалы. Шустрые лемминги со злобным писком шныряют под ногами. Выпорхнула из-под кочки жирная белая куропатка, побежала по снегу, переваливаясь с боку на бок, как купчиха.

- Эй, барыня, погоди! - крикнул ей вслед дядя Терень, не успевший скинуть с плеча централку.

Куда там! Испуганно закосолапила, взлетела - и нет ее!

А под ногами уже возятся проворные кулики - остроносые сплетники, попискивает куцехвостая пеструшка-салопница в рыжей шубейке, пробежал песец, драный, облезший... И все это - живущее и оживающее - суетится, хлопочет, кричит, звенит, поет, радуется весне. Даже лед на реке ломается с радостным звоном.

Все правильно, сроки сбываются. Дядя Терень довольно улыбается в усы.

Он подходит к бревенчатому домику под медно-красной скалой.

- Эй! - стучит он в дверь палкой. - Есть хозяин дому сему?

И ждет ответа. В избе тихо. Из трубы струится легкий унылый дымок. Сугробы подле избы начали уже таять, из них выглянули на свет ржавые консервные банки. Они, как и подснежники, появляются только весной.

- Есть живая душа в доме? Отзовись! - снова кричит старик, нетерпеливо постукивая палкой.

Дверь распахивается, и на пороге появляется унылый, лохматый парень.

- Ну, здравствуй, Арсений!

- Здравствуй! - нехотя отвечает парень, пропуская вперед гостя.

- Не ладно гостя привечаешь, - укоризненно говорит дядя Терень и сбрасывает с плеч ружье и походный мешок. - Почто скучный?

Он окидывает и избу и парня внимательным, но насмешливым взглядом. На столе - ворох писем, телеграмм, фотографий: курносая бабенка, кудряшки из-под берета; вот она же в шубке, она же в сарафане, голое плечо блестит. Вот опять она же на стене. Улыбается жеманно и застенчиво.

- Угу! - произносит дядя Терень и садится на полешко у печи.

Однако он ни о чем не спрашивает. Он все уже знает, все понял. Знает и какое поручение даст ему Арсений. Стаскивает сапоги, ставит их к печи и молчит. Ждет, глядит, как бегут по стеклу мутные ручьи. Слушает, как звенит капель с крыши.

Арсений молча бродит по избе, ставит чайник на огонь, чашки, хлеб, мясо - на стол, потом тяжело опускается на табурет.

"Ну, как нынче промысел?" - надо бы спросить дяде Тереню по обычаю, но он не спрашивает. Арсений молчит, молчит и он.

- Разлюбила, - шепчет Арсений. - Ты не говори, дядя Терень, не спорь, пожалуйста...

- Я и не спорю.

- А я тебе говорю: сука она. Вот кто!

- Ты и прошлый год так говорил. Одначе ошибся.

- А теперь уж не ошибусь, нет. Две недели в этом деле разбираюсь. Все письма подобрал... Одно к одному, - бормочет Арсений. - Не ем, не пью, из избы не выхожу... Все читаю...

Все читаю...

- Разобрался? - насмешливо спрашивает дядя Терень.

Но Арсений не слышит насмешки.

- Вот, - говорит он, - вот. Сам гляди, старик.

Он раскладывает на столе письма. Так следователь раскладывает вещественные доказательства.

- Вот, - суетится он, - от двадцатого ноября письмо.

Первое нонче. Видишь в конце: "горячо-горячо целую"? Заметил? Горячо-горячо... А вот - девятнадцатое декабря. Вот - "крепко целую"... Не горячо, старик, а только крепко... Заметил?

- Это что ж, хуже?

- А вот последняя радиограмма, майская. Читай: "целую".

Просто - целую. Без никаких. А время приметил? Мая третьего. Майское дело... Закрутилась, хахаля нашла. Ясно? - торжествующе спрашивает он. Горькое это торжество! - Нет, ты сам посмотри, сам... - и он тычет дяде Тереню письма.