Босой   ::   Станку Захария

«Отчего это девушки в колодец бросились?»

«Вас, османов, испугались, не захотели, чтобы их в рабство увели да опозорили…»

В те поры турки хватали девушек и женщин, бесчестили, потом увозили далеко, к самому Красному морю, и там продавали, как скот, темнокожим богачам-иноземцам.

«А чего ж ты не бросилась?»

«Я вас не боюсь…»

Подивились турки, залопотали на поганом своем наречии. Потом длинноусый спросил:

«А знаешь ли ты, что я Дауд?»

«Дауд-разбойник? Нет, не знаю. Теперь буду знать…»

И закружилась, покусывая зажатую в зубах веточку.

«Тебе и теперь не страшно?»

«И теперь…»

Ростом она высокая была, тонкая, будто тростинка, а глаза зеленые, словно трава полевая. Посадил ее Дауд в седло, пришпорили турки коней и помчались к своим землям на Дунай.

Оплакали в селе утонувших девушек. Засыпали мужчины колодец и поставили дубовый крест над их могилой. Крест этот до сих пор стоит.

Чем околдовала пленница Дауда, так никто и не узнал. Осенью, перед самым снегом, остановились в Секаре три повозки, груженные добром; тащили их шесть волов. То был Дауд. Сменил он шаровары и феску на обычную нашу крестьянскую одежду и отрекся от своей веры. Купил землю, обзавелся хозяйством, выстроил дом с пристройками – ни дать ни взять хоромы, как у настоящих бояр. Денег у него полным-полно. Вначале крестьяне сторонились Дауда, потом привыкли и приняли как своего.

У Заринки пошли дети. И теперь четыре или пять сел – сплошь Даудово потомство. Куда ни глянь, куда ни поворотись – непременно на какого-нибудь Даудеску наткнешься – землепашца, пастуха, торговца, священника, мастерового, нотариуса, а то и на епископа.

Чтобы не было путаницы, кое-кто из них переменил имя…

Течет рассказ тетушки Уцупэр… Мы слушаем как зачарованные. Мать отходит к печи – приготовить для гостей еду.

Мимо проезжает телега. На ней парень из Стэникуц, наш родственник Банку Вене.

– Рыба, свежая рыба!..

Мать покупает рыбу, чистит, кладет в горшок и ставит на огонь. Бросает туда перец. Рыбья чешуя поблескивает, словно серебряные монетки. Кошка урчит, уткнувшись мордой в кучу потрохов. На дворе за амбаром мать ловит петуха. Брат Ион взялся его зарезать. Значит, на обед будет еще и жареная курятина…

– А мне можно сесть рядом с тетушкой Уцупэр?

– Отчего же нельзя, садись, если хочешь.

Все уже жуют. У тетушки Уцупэр зубы огромные, прямо как у лошади, возле корней позеленевшие, пожелтевшие и почерневшие. Она хлебает уху… Берет рыбу и разбирает ее пальцами. Мякоть проглатывает не жуя, а кости выкладывает перед собой на стол. У Дицы зубки мелкие, как у мышки, а нижняя губа раздвоена – чисто заячья. Такой уж родила ее тетушка Уцупэр – с заячьей губой.

Сестра Евангелина – она почти ровесница Дицы – открыла мне секрет:

– Дица родилась не только с заячьей губой, но и в сорочке…

– В сорочке? А что такое сорочка?

– Сорочка – это такая рубашка, в которой иногда родятся дети. Бабка-повитуха стянула с нее сорочку и забросила на горящие угли. Сорочка зашипела и заметалась, как живой человек. Взметнулась вверх и заплакала, будто ребенок. Уголья прокалили и сожгли сорочку. И превратилась она в пепел. Говорят, кто родится в сорочке, тот после смерти превращается в упыря. Вот и Дица тоже превратится в упыря. И по ночам будет являться нам, родственникам, и пить нашу кровь…

– Сестрица, пусть лучше Дица не умирает.

– А разве я сказала, что ей лучше умереть?.. Но когда-нибудь она все равно умрет. Мы ведь все когда-нибудь умрем.

– Пусть лучше она умрет после нас.

– А может статься, что и раньше. Да мы проткнем ей сердце вязальной спицей, и тогда уж никогда ей не превратиться в упыря.

– Тогда возьмем и проткнем прямо сейчас.

Сестра Евангелина смеется:

– Да нет, сейчас нельзя, вот когда умрет.

Мне неприятно смотреть, как ест тетушка Уцупэр. От вида разложенных по столу рыбьих костей меня тошнит. Я выхожу в сени и ем прямо возле печки.