Дитя общины   ::   Нушич Бранислав

Говорят: пожалуйста, синьор Панта (синьор по-ихнему значит господин), пожалуйста, говорят, а я им: спасибо, я сейчас не при аппетите! Аппетит — это по-итальянски желудок. Говорю, а сам думаю: да ну вас, кабы мы ели змей, остался бы я в Сербии и был богатым человеком.

— А как их готовят, писарь? — спрашивает кабатчик, хлопая рукой писаря по плечу со всего размаха, как хлопают обычно кредиторы своих должников.

— Как?… С луком. Поджарят немного лука и того… посыплют еще чем-то, для запаха…

Да, писарю было чего порассказать. А как напьется, забудет, о чем трезвый рассказывал, и начинает уже по-другому, со всякими подробностями.

Однажды, в праздник какой-то, повалил народ после обедни прямо в кабак, так как в этот самый день поп Пера читал проповедь, в которой утверждал, что праздники на то и существуют, чтобы христиане отдыхали и телом и душою. Добрая паства дружно отправилась со службы в кабак отдохнуть душою, а там застала уже изрядно отдохнувшего писаря. Тогда-то он и рассказал, что видел своими глазами человека, который летал, как птица. Было у того человека три «шурупа», два под мышками и один под животом, и тут писарь показал, где примерно были эти «шурупы».

— Первым делом повернул он шурупы под мышками, вот так… раз… раз… раз… И у него раскрылись крылья. Потом тот шуруп, что под животом… чик… чик… чик… и у него промеж ног что-то надулось… ну, вроде бурдюка, а сам он был веревкой к земле привязан. И вот…

Заметив, что любопытство слушателей разожжено до предела, писарь взял свой стаканчик и не спеша, целых десять минут, тянул из него…

— Скажи, Арса, пусть принесут еще один.

Арса, конечно, заказал.

— И тут пшш… он что-то такое сделал, и начал этот бурдюк промеж ног вроде как бы дышать… то надуется, то сморщится, а крылья как у птицы и… пошел, пошел, пошел… Марко, закажи!

— И любой может полететь? — спрашивает Радое Убогий.

— А черт его знает! Мне немцы говорят: пожалуйста, синьор Панта, попробуйте и вы (синьор по-ихнему значит господин), а я отвечаю: спасибо, не хочу, но мне до сих пор жаль, что не попробовал.

— Эх, надо было! — сказали в один голос несколько слушателей.

Так вот и рассказывал писарь, пока его слушали. Но постепенно один за другим все разошлись, и в кабаке остался лишь Радое Убогий.

Когда все ушли, Радое с таинственным видом подошел к писарю, сел за его столик, заказал ему водки и только тогда начал разговор:

— Ты, писарь, это самое… так сказать, ученый человек.

— Если я ученый, это в свое время себя окажет, а пока я не желаю, чтобы мне такое говорили! — сказал ему писарь, засунув обе руки в карманы жилета.

— Ладно, ладно, — успокоил его Радое Убогий, — я тебе совсем другое хотел сказать,

— Изволь, говори.

— А ты знаешь… это самое… куда поп пошел из церкви?

— Не знаю. К Анике, наверно.

— К ней. Но есть у меня новость и почище.

А надо знать, что Радое Убогий был вдовец, и не будь он убогим, давно бы нашел себе подругу, а так он все время ждал какую-нибудь вдову, но и тут всякий раз ему перебегали дорогу утешители вдов.

— Что значит почище?

— Почему утром старосты в церкви не было?

— Откуда мне-то знать, — сказал равнодушно писарь и с намеком постучал пустым стаканом по столу.

— Утром во время службы он был у Аники, и в селе говорят, что он там не в первый раз.

— Староста?! — вспылил писарь и грохнул кулаком об стол. — Почему же он скрывает от меня?…

Опрокинув еще стаканчик, он сердито встал и вышел, бешено хлопнув дверью.

А Радое Убогий, посмеиваясь, расплачивался в кабаке за одиннадцать стаканчиков, выпитых писарем.