Допплер   ::   Лу Эрленд

Все выглядело настолько безоблачно, что в глубине души я уже почти верил: стоит мне позвонить в дверь и напрямик спросить, могу ли я время от времени наведываться к нему в дом и угощаться излишками из подвала, он улыбнется и скажет: «Конечно, не стесняйтесь». Но потом он вдруг передумал. Не так давно я нашел дверь в сад запертой, а на доме появились жучки сигнализации и грозные напоминания о том, что он охраняется, а преступления караются.

Вот до чего мы дожили. Люди замуровывают себя в домах, боясь ближнего.

Я оказался у разбитого корыта и вскоре, что вполне закономерно, начал голодать. С каждым днем голод мучил меня все сильнее, дошло до того, что я не видел иного выхода, кроме как заманить твою мать в ловушку и раскроить ей череп тесаком. Вот и вся история. Так действует голод. Все остальное перестает существовать. Единственное желание — любой ценой раздобыть пищу. Может, сказал я лосенку, ты и по себе это знаешь, а может — нет. Хотелось бы надеяться, что нет.

Потребность в молоке стала критичной, поэтому, натолкав в рюкзак килограммов двадцать оленины, я пошагал в сторону стадиона «Уллеволл». Лосенок потрусил следом, но я строго сказал, что так нельзя. Ты должен ждать здесь, в лесу, сказал я. В ле-су, повторил я громко по слогам, как для тугоухого ребенка. Я и так небрит, неухожен и произвожу достаточно сильное впечатление, даже когда являюсь один, без сопровождения бредущего следом лосенка. Успокойся, я быстро, говорю я. Но он не успокаивается. Он боится, что я уйду. Бедный ты мой лосенок, думаешь, я тебя брошу? Да нет же, я только схожу в магазин, говорю я, нам нужно молоко и еще кой-какие мелочи. Он и ухом не ведет. В его глазах мерцает ужас расставания, и я чувствую, что меня смущает такая привязчивость. Я считал лосей более самостоятельными. А этот того гляди прицепится накрепко, что-то я пока не готов взвалить на себя такую обузу. Вот дура, недобрым словом поминаю я его покойную мамашу, потащила малыша с собой в разгар охотничьего сезона. О чем только думала?

Я останавливаюсь, снимаю с плеч рюкзак, чтобы приласкать малыша. Пытаюсь взять его на руки, но он слишком тяжелый, тогда я принимаюсь чесать ему голову костяшками пальцев, шутливо и дружески. Ласковушки, как мы называем это дома. Потом не жалея времени обстоятельно обрисовываю ему ситуацию. Я и своим детям всегда все объясняю. Такой уж я энтузиаст ясности. Моя идея в том, что стоит взрослому отовраться или чего-то недоговорить, как дети тут же начинают подозревать, что от них скрывают ужасную правду. Поэтому я корчу гримасы и растолковываю зверенышу, что сейчас мне нужно спуститься в город, туда, где люди, и это опасно для маленького лося. Там внизу машины и автобусы, громкие звуки, сирены. От них в голове мутится. Кстати говоря, невыносимый шум — самая характерная особенность людей, они чемпионы по отвратным звукам, нет, правда, уже многие тысячи лет никто не производит более мерзких звуков, чем человек.

А когда лоси по ошибке забредают к людям, их убивают, говорю я и изображаю несчастного: в него стреляют, он умирает — нелепая постыдная кончина. Поэтому, говорю я, тебе лучше подождать здесь. Через пару часов я вернусь, и тогда мы вволю наобщаемся, придумаем что-нибудь интересное.

Я жду знака, что он понял меня и согласен, но не тут-то было. Прослушав мои аргументы, презрев мои благие порывы, он упрямо тащится следом. Пока я просто-напросто не привязываю его к дереву. Так, с этим разобрались.

Директор магазина ICA [3] в замешательстве. Я читаю его как открытую книгу. Сомнения раздирают его. Помогите бедному охотнику и собирателю, говорю я, но вижу, что ему затея представляется странной.