Новенький как с иголочки   ::   Окуджава Булат

Она вытягивает шею и подобострастно смотрит на Сутилова.

- Видишь? - смеется он. - Без кадров не останемся.

- Ну и черт с вами, - говорю я и иду через приемную, расталкивая своих коллег.

- Если надумаешь, - кричит он, - возвращайся, примем!

...И я вернулся.

КЕЛЬЯ МОНАСТЫРСКОГО КАЗНАЧЕЯ

Вещи мои лежат на зеленой августовской траве.

Чемодан и одеяло. И авоська с копченой колбасой. И тючок из зимнего пальто.

Мне немного смешно: сельский учитель. Чем я учить буду? Но здесь прекрасно!

Этот холм, мягкий и заросший, это высокое небо, этот полуразрушенный собор, несколько домишек вокруг... А там, за оврагом, - Васильевка, деревенька, похожая на растянувшуюся детскую гармошку.

Куда ты попал, мой милый, мой дорогой?

Мне немного смешно: у жизни свои планы, их не предусмотреть.

Откуда-то из-за деревни выглядывает испуганное и высокомерное лицо Сутилова. Он поглядывает настороженно: а не переменю ли я планов? А не смеюсь ли? Дам ли ему наконец покой?

Как хорошо! Как тихо! И солнце... Внизу, под холмом, счастливой подковкою изогнулась река. На горизонте - лес. Почему я отказывался ехать сюда? Не помню. Уже не помню... Солнце. Ранний вечер. И ни души. Что может быть лучше после грохота поездов, духоты вагонов, суеты большого города, тряских грузовиков, равнодушных чиновников?

Вещи мои лежат на зеленой августовской траве.

Вот здесь мне работать, в этом двухэтажном старинном кирпичном доме.

- У монахинь здесь трапезная была, - говорит мне Шулейкин, директор школы.

- Петухи поют, слышите? - говорю я, улыбаясь.

У Шулейкина маленькие добрые глаза. Он немного смущен. Это хорошо видно.

- Из университета к нам еще не присылали, - говорит он. - Университет - это не пединститут.

- Конечно, - говорю я значительно. - Впрочем, разве в этом дело? говорю. - Университет, правда, дает больше знаний, но ведь дело-то в человеке...

- В душе, так сказать, - говорит Шулейкин.

- Конечно, - говорю я.

- В умении найти общий язык, - говорит Шулейкин.

- Еще бы, - говорю я.

Потом приходит завхоз.

- Готова квартира, - говорит он.

Мы берем по вещи каждый и идем по дорожке, и лопухи бьют нас по икрам.

- Хорошо у нас, - говорит Шулейкин. - Жаль, что в войну часть дубов повырубили...

- И так хорошо, - говорю я.

Он улыбается. Я улыбаюсь. Солнце садится.

Коридор каменного домика. Прямо - дверь. Небольшая комната. Белая. Большое окно с видом на реку и луг.

- Вот ваша келья, - смеется Шулейкин.

- Чудо! - говорю я.

- Здесь раньше жил монастырский казначей.

- Ого!

- Вид хороший, - говорит завхоз и уходит.

- А не боитесь глухомани? - говорит Шулейкин. - Серости не боитесь?

- Чепуха!

Знал бы он, как это прекрасно, когда солнце и простор... И нет дождя, проливного, осеннего...

- Тут у всех хозяйство. А вы что есть будете? Магазинов-то нету.

Прощупывает!..

- Буду пить молоко.

- Обзаведетесь хозяйством, - говорит Шулейкин. - Приживетесь. Невесту подыщем, - он смеется. - Не захочется уезжать. - Он говорит об этом недоверчиво и потом - тихо: - Народ здесь у нас не очень добрый. Вы это учтите.

- Чепуха, - говорю я.

Вот она, моя келья!..

- Ремонт сделаем, - говорит Шулейкин.

- Какой еще ремонт? Зачем?

- Дыры везде... Замерзнете...

- Чепуха.

- Это не чепуха, - мягко говорит он. - Пойдемте походим.

Мы идем с ним по поселку.

- А вон Виташа, - говорит Шулейкин.

Возле школы играют в волейбол.

- Виташа - это учитель, - говорит Шулейкин. - Виктор Павлович. Любит действовать исподтишка...

Поют пчелы. Пахнет медом.

ПОСТУПАЮТ В СВЕТСКОЕ ОБЩЕСТВО

Разве мог я понимать, как прекрасны люди, пока не попал сюда?

Мои восьмиклассники сидят передо мною неподвижно. Они еще многого не знают, но они прекрасны и они мои. Им еще сладка неграмотность, но это не их вина. И холодная осень стремительно кружится по монастырю и обрамляет их лица.