Путь Шеннона   ::   Кронин А

На каминной доске, накрытой бархатной дорожкой с кистями, стояли уродливые часы из зеленого мрамора - гордость барышень Дири, свидетельство престижа их покойного батюшки и их собственного "благородного" происхождения; часы эти давно перестали ходить, но по-прежнему красовались на камине, покоясь на двух великанах в золотых шлемах и с топориками; внизу была надпись: "Капитану Хэмишу Дири по случаю его ухода с поста начальника Уинтонской пожарной команды".

Трапеза - слабое и жалкое подобие обильного ужина, принятого у шотландцев, - уже была в полном разгаре: во главе стола из красного дерева, накрытого подштопанной, но чистой белой скатертью, на которой стояли в центре металлический чайник "Британия" под голубым вязаным "чехольчиком" и несколько тарелок с хлебом, пирожками и тминным печеньем, а перед каждым - тарелочка с копченой селедкой, восседала мисс Бесс Дири. Наливая нам чай, мисс Бесс - высокая, чопорная, костлявая сорокапятилетняя старая дева (когда-то, должно быть, миловидная), убиравшая волосы в сетку, носившая корсет и платье со стоячим кружевным воротничком, как бы подчеркивая этим свою принадлежность к благородному сословию, - одарила нас, несмотря на все свое уважение к моему диплому врача и любовь к мисс Лоу, кислой, "страдальческой" улыбкой, которая тут же исчезла, как только я положил пенни в деревянную коробочку с надписью "Для слепых", стоявшую посреди стола, рядом с пустым бочонком из-под бисквитов. Пунктуальность и вежливость принадлежали к числу тех многих принципов, которых придерживалась старшая мисс Дири, и все, кто являлся к столу после того, как она "испросит благословения", обязаны были искупать свой грех, дозволительно, впрочем, проявить нескромность и усомниться, идут ли эти, ваяния на указанную цель.

Я молча принялся за селедку - она было жирная, соленая и на этот раз совсем мелкая. Двум достойным дамам нелегко было сводить концы с концами, и мисс Бесс, которая "возглавляла" заведение и осуществляла представительство - тогда как мисс Эйли стряпала и наводила чистоту, оставаясь в тени, - следила за тем, чтобы грех чревоугодничества не мог быть совершен в ее присутствии. Несмотря на это, пансион ее славился в университетских кругах как добропорядочное заведение, и в постояльцах не было недостатка.

Сегодня из шести постояльцев двоих - Голбрейса и Харрингтона, студентов четвертого курса, - не было за столом: они уехали домой на субботу и воскресенье; теперь напротив меня сидели два других студента-медика Гарольд Масс и Лал Чаттерджи.

Масс был низкорослый восемнадцатилетний юноша с прыщеватым лицом и несоразмерно большими, поистине лошадиными зубами. Он был еще только на первом курсе и по большей части хранил почтительное молчание, но время от времени, когда ему казалось, что кто-то сострил, он вдруг разражался диким хриплым хохотом.

Лал Чаттерджи, уроженец Калькутты, был старше Масса - ему уже перевалило за тридцать; низенький, невероятно толстый, с тщательно подстриженной черной бородкой, в огромном малиновом тюрбане, красиво оттенявшем его лоснящуюся шафрановую кожу, он вечно улыбался широкой, невероятно глупой улыбкой. Вот уже пятнадцать лет, как он неторопливо кочует из одной уинтонской аудитории в другую - все в тех же штанах, висящих сзади, точно мешок из-под картошки, и все с тем же зеленым зонтом - и тщетно пытается получить диплом врача. Добродушный, болтливый, с неистощимым запасом всяких занятных историй, он стал в университете поистине комической фигурой - недаром его прозвали "Бэби". Не успели мы войти, как он затянул своим высоким "певучим" голоском, в котором, совсем как у муэдзина, возвещающего час молитвы, всегда звучали минорные нотки:

- А, добрый вечер, доктор Роберт Шеннон и мисс Джин Лоу. Боюсь, что мы уже все съели. Опоздали, значит, теперь придется вам, пожалуй, погибать с голоду. М-да, пожалуй что придется, ха-ха! Мистер Гарольд Масс, будьте любезны, передайте мне горчицу. Благодарю вас.