Старица Прошкина   ::   Можаев Борис Андреевич

– Эй, шаромыжница! Прочь отсюда, не то пятки порежу! Фьють-тю!.. – старуха лихо свистнула и длинно, скверно выругалась…

Из-за куста выглянула баба с косой и тоже скверно заругалась:

– А соли в задницу не хошь?

– Я вот косу возьму…

– Ну, бери! Давай, иди сюда. Я те покажу! Остригу твои мужицкие портки-то.

– Воровка! Кого грабишь? Старуху.

– Это колхозная трава. Тебе ж запретили здесь косить, и не вякай.

– Сейчас я пчел растревожу. Они те разукрасят рожу-то.

Старуха заковыляла в палисадник, а я подошел к женщине с косой. На вид ей было не более сорока лет – широколицая, приземистая, в белой в крапинку просторной кофте, в длинной до пяток юбке, босая.

– Что у вас за спор? – спросил я.

– Да ну ее! Ей запретили здесь косить, вот она и матюгается. Привыкла…

– Кто запретил?

– Колхоз. Отмерили ей пятнадцать соток вместе с прудом. А сюда не лезь. Трава наша, колхозная.

– А пруд чей?

– Ее. Сама вырыла по дурости. А теперь за травой в лес ездит на своем тарантасе да колхозников материт.

– Кто она такая?

– Колхозным председателем была. На всю округу шумела… Прошкина!

– Анна Ивановна?

– Может, и Анна Ивановна. Кто ее знает. У нас ее старицей зовут, потому как одичала. А вы почем знаете, как ее звать?

– Слыхал…

Анна Ивановна Прошкина. Как же я сразу не сообразил? Мне даже тетка моя рассказывала о ней, подружка ее. Да я и сам видел ее однажды в детстве. В полушубке черной дубки, опушенном серой мерлушкой, в серой, лихо заломленной папахе, она выступала в нашем районном селе на митинге в день убийства Кирова. Помню базарную площадь, запруженную санями, лошадей, привязанных вдоль дощатых ларьков, мужиков и баб, в валенках и в лаптях, в нагольных полушубках, в черных, крытых чертовой кожей сборчатках, в длинных коричневато-серых свитах, с округлыми стегаными воротниками, – всю эту темную подвижную толпу, толкущуюся вокруг покрытой кумачом полуторки. В кузове, как на трибуне, стояло человек десять; двое держали лозунг – красный лоскут на белых оструганных палках, по лоскуту в одну строчку аршинные буквы – «Нет пощады врагам народа!».

Из ораторов мне запомнились полувоенный в серой бекеше, в буденовке и Прошкина… Когда оркестр ударил «Интернационал» и крикнул кто-то сверху «Шапки долой!», первой сорвала свою папаху Прошкина, – прямые, коротко остриженные волосы ее развалились скобкой по вискам, придавая ей вид упрямый и задиристый.

– Эк, дьявол! Под мужика стрижется… – ахнул кто-то в толпе.

– А може, и в самом деле мужик?!

– Двухсбруйный!

– Кхе-хе, гхы-хы…

– Цыц!

Анна Ивановна Прошкина. Атаман-баба. Бой-баба. И вот что осталось от нее. Ну как я мог узнать в этой старухе ту громогласную воительницу? Хоть и рассказывала мне тетка о ней, просила сходить, поглядеть… «Живет она теперь, как отец Серафим-пещерник. Ей-богу, правда! Сходи, подивись…»

И мне по рассказам казалось, что живет она где-то в лесу у черта на куличках. Ан вот она где, у старого большака. В трех верстах от правления колхоза, от большого села Желудевки.

Я вошел к ней в палисадник и сказал:

– Здравствуйте, Анна Ивановна! У меня к вам дело, – я назвался и сказал, что пришел от тетки.

Она резко вскинула голову, обернулась от дуплянки, опять пристальным немигающим взглядом посмотрела на меня:

– А вы ее откуда знаете?

– Я племянник ее.

– Племянник! Ах ты боже мой! – она всплеснула руками. – Что ж ты сразу-то не сказал? А ведь я думала, что ты из правления. Сено описывать пришел.

– Ну, что вы! Хочу торговаться с вами. Тетка задаток просила оставить, – соврал я.

– Ах ты боже ж мой! – хлопнула она опять себя по ляжкам. – Скажи ты, не забывает про меня моя красавица. Как она, жива-здорова?

– Ничего, слава богу.

– Да что ж это мы здесь стоим? Пошли в избу. Я медком тебя угощу. Да чайку поставлю.